Справа, чуть в стороне, за редколесьем, поднимался холм, а за ним, невдалеке, тянулась речка, а там, за нею, железнодорожное полотно. Кульга и решил взобраться на холм, оглядеть как следует местность.
– Сворачивай к вершине, – скомандовал он водителю.
Галия задвигала рычагами, притормаживая правую гусеницу, и танк, брызнув веером снега и мерзлых комьев земли, свернул к холму, пошел, подминая кусты и молодые деревца. Мингашева почему-то вспомнила, как училась на танкодроме делать эти самые повороты, как они сначала у нее не получались. «Тридцатьчетверка» поднялась на пригорок и замерла возле молодой пушистой елки, выставив вперед настороженный ствол пушки. Команда «стоп», поданная командиром, прозвучала в тот самый момент, когда она уже нажимала на тормоз. Галия устало улыбнулась, откинувшись на спинку жесткого сиденья, и не снимая рук с рычагов, ног с педалей, а только слегка расслабившись. Хотелось хоть немного передохнуть, размяться, потянуться, глотнуть свежего воздуха. Но их могли заметить немцы, и она напряженно всматривалась в узкую щель и чутко прислушивалась. Кажется, тихо кругом.
Щелкнула крышка верхнего люка, внутрь машины потек густой холодный свежий воздух. Он нес запах снега, хвои, пробуждающейся природы. «Гриша, не спеши!» – хотелось крикнуть ей. Когда открывался верхний люк и Кульга поднимался со своего жесткого сиденья, ей всегда хотелось предостеречь, предупредить Григория, хотя она и знала, что он ее все равно не послушает. Он был слишком самостоятельным и уверенным. Может быть, за эту гордую самостоятельность и мужскую уверенность она еще сильнее любила его. И каждый раз, когда щелкала крышка люка, у Галии томительно сжималось сердце, и она напряженно вслушивалась: только бы ничего не случилось…
– Обзор хороший, хотя видимость и никудышная, – произнес Кульга, настраивая бинокль.
Над поймой и на склонах стояла тишина. Далекие, приглушенные расстоянием отзвуки боя едва доносились сюда откуда-то издалека, из-за леса слева. В той стороне, за лесом, что-то неярко отсвечивало в сером и мутном от низких облаков небе. А может быть, вовсе и не бой это, а гитлеровцы перед отходом спешно жгут еще одно селение, создавая мертвое пространство.
Пойма реки уходила чуть наискось в молочную дымку тумана. Тусклыми мазками темнели густые кустарники, пятнами виднелись заросли камыша над речкой, гривки бурьяна, вылезшего из-под снега. До речки по прямой было с километр, не больше. На берегу кучками росли березы и сосенки. Кульга вспомнил, как ему говорил партизанский проводник, когда они с капитаном Шагиным прорабатывали на карте маршрут разведки: «Берег-то крут там, обрывистый. Мальчонками мы с него шастали в воду, прыгали то есть. Разбежишься – и головой вниз, а руки, вроде крыльев, в стороны разведешь. “Ласточкой” прыгали, товарищ командир».
Отсюда, с вершины, никакой крутизны у берега не было видно, она лишь угадывалась. На замерзшей реке, по снегу хорошо виднелась зимняя дорога, проложенная прямо поперек по льду. На противоположном низком берегу, за широким лугом, вздымалась железнодорожная насыпь, на фоне неба спичками торчали телеграфные столбы. А за железной дорогой блекло синел лес.
Кульга перевел взгляд на станцию, которая просматривалась. Перед самой станцией горбато выгнулся мост через реку, она там делала поворот и уходила куда-то к западу. Мост с обеих сторон огражден рядами колючей проволоки, он, несомненно, тщательно охраняется, а пространство вокруг конечно же пристреляно, очищено от деревьев. А в пойме, у моста, наверняка топь, танки могут провалиться, намертво засесть в трясину. Но атаковать все равно придется. Обстановка осложнялась еще и тем, что за мостом, близ станции, попыхивал дымком вражеский бронепоезд. Он грозно щетинился жерлами пушек и стволами пулеметов. «На подходах танки могут засесть, а бронепоезд не даст головы поднять нашей пехоте», – невесело подумал Кульга.
Он еще раз посмотрел на замерзшую реку, на берег, железнодорожную насыпь и нагнулся вниз, позвал радиста:
– Как связь?
– Одна момент, – отозвался Юстас.
– Один момент, – поправил его Илья Щетилин. – Эх ты, а еще культурная заграница!
– Хорошо, пусть будет один момент, – согласился Бимбурас, вызывая по рации штаб батальона, и тут же отпарировал заряжающему: – Литва совсем не заграница, а советская республика, знать надо.
– Передай, что подходы к мосту сильно охраняются, а на станции обнаружили бронепоезд, – продиктовал Кульга донесение и тут вдруг подумал: «А что, если самому попробовать!»
От такой мысли ему сразу сделалось жарко. Вступить в схватку с бронированной махиной на железнодорожных колесах. Попытаться уничтожить или хотя бы вывести из строя. И этим уже намного облегчить предстоящий штурм населенного пункта, взятие станции. У бронепоезда не одно орудие, по штурмующим будут шпарить прямой наводкой, одним словом, дадут прикурить. А подходы к станции открыты, наши танки и пехота-матушка перед ними, гадами, будут как на ладони, только успевай щелкай, как орешки. «Так что, товарищ младший лейтенант, тут и размышлять особенно нечего, видно даже слепому, – сказал он сам себе. – А у нас есть шанс. Единственный! И этот шанс – внезапность».
Легкий ветерок остужал лицо, пробирался за расстегнутый ворот гимнастерки. Надвигались белесые сумерки, обволакивая молочной белизной дали. Григорий снова и снова всматривался в бронепоезд. А мысль, как заноза, не давала покоя. Кульга даже не думал о том, казалось бы, о главном – а как же он со своим одним орудием полезет против стольких пушек? Это его не пугало. На войне всякое бывало. А одно орудие – это орудие, а главный козырь, тот самый единственный шанс, на который рассчитывал Кульга, заключался во внезапности удара. В стремительности и внезапности!
Чем больше он рассматривал бронепоезд, железнодорожный мост, подходы к нему, тем больше крепла уверенность в своих возможностях. Кульга мысленно прочертил путь танка к реке, прыжок на лед – а лед за зиму окреп, выдержит! – дальше надо вскарабкаться на насыпь и, развернувшись на пятачке, а Галия это умеет, ударить через мост по бронепоезду. Внезапность – великая сила! Все решают секунды. Пока немцы опомнятся, пока развернут орудийные башни, да и то не все, ибо стрелять вперед по ходу они не очень-то приспособлены, можно наделать тарараму и заставить их поплясать под нашу музыку. После такого концертика немцы как пить дать этой же ночью уведут бронепоезд со станции – если только, конечно, останется что увести, – зная наверняка, что с рассветом прилетят наши краснозвездные штурмовики и добьют его окончательно.
– Мингашева, наверх! – почти по-флотски скомандовал Кульга.
Галия встала рядом, высунулась из люка, обхватив Григория левой рукой, как бы держась за него. Мысленно она была благодарна ему, что он вызвал ее на свежий воздух. Ветер холодил лицо, трепал волосы, забивал снежинки за ворот.
– Впереди крутой берег, обрыв, видишь? – спросил Кульга.
– Вижу.
– Надо прыгнуть на лед и дальше, через речку, на насыпь железной дороги, а там на одной точке развернуться. Шарахнем по бронепоезду.
– А лед выдержит? – спросила Галия, прикидывая расстояние для разгона машины.
– Должен выдержать. Видишь, фрицы зимник проложили, напрямую переправлялись. Значит, лед и нас удержит, куда ж ему деваться.
Галия согласно кивнула. Надо так надо, что за вопрос. Ей не хотелось спускаться вниз, на свое место. Еще бы хоть чуть-чуть постоять вот так, прижавшись к любимому. Она расстегнула шлем, лицу стало прохладнее и свободнее. Галия услышала шорох ветра в кустах. Какая-то пичуга вспорхнула с закутанной снегом елки, и с зеленой ветки мягким водопадом посыпались снежинки.
Речная пойма, расстилавшаяся перед ней, чем-то напоминала уральскую, где среди заснеженных полей текла неглубокая река с крутым берегом. Страшновато было тогда на первых порах прыгать на лед, хотя Галия до изнеможения десятки раз отрабатывала на тренажере этот «высший пилотаж» танкового вождения. Один из курсантов, помнится, произнес: «А на кой черт прыгать на танке? Зачем? Если есть переправа, переправляйся по разведанному и обозначенному маршруту. А снести обрыв, уровнять спуск в общем ничего не стоит. Пару зарядов, направленный взрыв – и откоса не будет, спускайся на лед без риска, веди боевую технику». Инструктор стоял рядом, все слышал. Резко повернулся. Похудевший, с ввалившимися усталыми глазами, дернул обожженной щекой. Но не отругал, а некоторое время молча разглядывал курсанта, а потом дружески произнес: «В бою всякое бывает. Приходится и прыгать, и летать. – И как бы между прочим начал разъяснять основы этого самого прыжка на лед. – С крутого откоса прыгнуть на лед – дело хитрое, но вполне возможное. Я не раз прыгал. Тут главное не только хорошо разогнать машину, а прыгнуть. Пролететь по воздуху, чтобы потом плавно скользнуть по льду. Плавно, понял? А для этого что надо? Поднять нос танка, на скорости поднять. Чтоб с разбега он не плюхнулся, а заскользил. Как на лыжах, понял?»