- Оксана, эээ...
- Леонидовна, - улыбнулась мама Оли и отошла в сторону. Величаво отошла, как и полагается хозяйке самого настоящего бала.
Шпильрейн торопливо отвернулся и стал доедать надкушенный кем-то бифштекс.
Танцевали они...
Тонкие пальцы Оли нервно трепетали на широких плечах Алексея. А он, пожалуй, впервые в своей жизни, испытывал острое и одновременно мягкое, нежное, как мороженое, желание притянуть Олю к себе. Волков ласково, но сильно и уверенно держал ее за талию, такую тоненькую, что он мог облапить ее, словно березку. Лейтенант смотрел в ее глаза... Ее глаза... Серые и одновременно зеленые, слегка наивные, как у олененка. И она, не отрываясь, смотрела на него. Что-то спрашивала, он отвечал, потом была его очередь спрашивать. Их ноги удивительно свободно и синхронно следовали друг за другом. До блеска начищенные кожаные сапоги лейтенанта едва касались носков Олиных белых туфелек. Ее платье на поворотах нежно трогало подолом его отутюженные галифе. А тем временем...
Тем временем: "В парке Чаир - распускаются розы..."
Лешка не знал, танго это или вальс, или вообще какой-то фокстрот. Оля, наверное, знала, но ей было все равно. Лишь бы синхронно двигаться в такт музыке рядом с юным лейтенантом... И танго сменялось вальсом, вальс медленным фокстротом, а они все танцевали, не обращая внимания на паузы шипящих грампластинок.
Островко спорил с иронично улыбающимся майором о скрытом смысле сообщения ТАСС, а раскрасневшийся Сюзев отчаянно хохотал над незамысловатыми шутками педагогических студенток.
А они все танцевали, танцевали, танцевали, словно боялись отпустить друг друга.
...В это время на девятом этаже огромного дома полковник Карпов принял фуражку из рук жены.
Поправил ее и, прищурившись, посмотрел в зеркало. Жена, на прощание, поцеловала его в грубую, но выбритую до синевы щеку и, неожиданно, сказала:
- Коля, послушай, что скажу... А доча-то наша... Влюбилась!
- Что? - полковник замер, поднимая портфель, делая вид, что ничего не понял.
- Что слышал, - улыбнулась Оксана Леонидовна.
- Чушь, - рубанул полковник словно шашкой. - Я не разрешал. В кого?
А про себя подумал: "Вот и жена заметила..."
- Будто для этого ей твое разрешение требуется, - фыркнула Оксана Леонидовна. - В этого лейтенантика, в Алешу.
- Ксюша, ну что за ерунда? - поморщился Николай Иванович, стараясь хранить лицо. - Они ж первый раз увиделись.
- Коля, я в твоей военной науке ничего не понимаю, а вот ты ничего не понимаешь в женской науке. Влюбилась, влюбилась. Я по глазам вижу.
- А что там, в глазах? - опять сделал вид, что не понял, полковник Карпов.
- Что, что... Глаз от него отвести не может.
- А он?
- И он от нее.
Полковник поморщился. На лестничной клетке, тем временем, загрохотал лифт. Заскрежетали двери, и вот лифтер позвонил в дверь.
- Передай Ольге, чтобы на улицу сегодня не выходила. Мокро. Это приказ, товарищ жена. А с этим лейтенантом... Я уже поговорил с ним.
Жена привстала на цыпочки и снова нежно поцеловала мужа. На этот раз в губы.
- Береги себя, мой мудрый товарищ муж. И это тоже приказ.
И закрыла дверь.
А потом вернулась во внезапно ставшую пустой огромную трехкомнатную квартиру. Да. Ей надо было бы спуститься вниз. К гостям. Улыбаться, поднимать бокалы с шампанским, разговаривать о всяких пустяках, присматривать за молодежью, следить за переменой блюд.
Но больше всего на свете ей вдруг захотелось побыть одной. Совсем одной. Чтобы... Чтобы стоять у окна, смотреть на служебный автомобиль мужа, выворачивающий от "Дома Правительства" на Большой Каменный мост, провожая его взглядом. А потом любоваться весенней грозой и... И тоже улыбаться. Но улыбаться другой - тихой и светлой, совсем не светской улыбкой. Так улыбаются женщины, чьи дочери влюбляются.
Лелька каждый день проверяла почту, а потом визжала от радости, если почтальон приносил заветное письмо из Одессы, и надолго запиралась в своей комнате.
Приказ... Да разве можно в любви отдавать приказы? А сам... И она опять улыбнулась, вспомнив, как молодой и лихой красный командир, щекоча усами ее ладонь, краснел, смущался, но - смешно, почти карикатурно - целовал ей руку. Было это восемнадцать лет и девять месяцев назад. В конце августа двадцать второго года. Лунная дорожка бежала к их нецерковному алтарю, а Черное море ритмично шумело своими вечными венчальными песнями. Шумела кровь в голове, молодое шелковичное вино испачкало красным траву. И скальные утесы Ай-Петри были им единственными свидетелями.