Слова были неправильные.
А песня - правильная.
"Спасибо тебе, человек с птичьей фамилией!" - подумал лейтенант, собрался было идти дальше, но тут мужик запел без перехода вторую песню. Про летчиков. Ритм и музыка были непривычные - похожие на северо-американский джаз, но... Но какие были слова! "На честном слове и на одном крыле!"
Эх, жаль, что Островко эту песню не слышит! Надо постараться ее запомнить. Вот вернется Волков и обязательно споет ее другу-летчику. Или слова почтой пришлет! Песня наша, правильная.
И снова без перерыва:
- По полю танки грохотали, солдаты шли в последний бой!
Волков навалился на стену серого дома, даже не пытаясь разглядеть за толпой певца - личность не главное, главное песня, вот бы её Ваське, тьфу, Вовке Сюзеву! - и курил, курил, курил.
- И дорогая не узнает, какой у парня был конец!
Почему-то толпа с особенным удовольствием орала именно эти слова. А если вдуматься - чего же радоваться? Да, дорогая не узнает, какой конец был у танкиста. Сгорел он в танке, или был сражен пулеметной очередью, или полз оторванными ногами по испаханному снарядами полю. Он свой конец, конец своей жизни, встретил достойно.
- И будет карточка пылиться...
А люди орали, орали, орали. Словно не люди это были, а обезьяны.
Защемило в груди. Певец, видимо, это тоже почувствовал, а может ему просто надоело, закончив песню, он вдруг растворился в скандирующей толпе:
- Чиж! Чиж! Чиж!
Но птичка улетела, и лейтенант зашагал дальше.
А дальше...
А дальше сидели художники, и на портреты их падал сумерками весенний вечер.
Художники ели бутерброды, вытирая жирные пальцы о брючины, лениво пили черную жидкость из прозрачных бутылок. По щекам портретов стекали тени.
- Эй, командир! Давай нарисую, командир! - кричали художнику лейтенанту. Из их ртов падали крошки, на крошки налетали воробьи.
- Нет, спасибо, - улыбался художникам лейтенант.
- Супер-аттракцион! За десять метров - сто рублей!
Волков остановился, глядя на неожиданную причуду.
Паренек на хитром велосипеде предлагал всем желающим прокатиться.
Хитрость эту лейтенант понял сразу - руль у велосипеда был вывернут наизнанку. В смысле - пытаешься повернуть направо. А хитрый руль выворачивает налево. Естественно, все азартные падали. Шутка была проста - достаточно вывернуть руль наоборот - и можно кататься. Волков уже сделал шаг вперед, чтобы обхитрить зазнайку-хозяина аттракциона, как за его спиной вдруг противно взревела сирена. Зеваки тут же разбежались. Белая машина с синей надписью "Полиция" моментально разогнала веселую толпу.
Полицейские долго мучались, запихивая велосипед в багажник. Потом плюнули, усадили парня на заднее сидение, а один из наряда - что ж они вчетвером ездят? Боятся кого, что ли? - повел велосипед по булыжной мостовой. Когда автомобиль скрылся за поворотом, полицейский не удержался и сел на хитрый велосипед. И немедленно упал, проехав едва полметра. Никто не засмеялся...
Пройдя еще пару кварталов, Волков увидел еще толпу, скопившуюся около старинного здания. На кирпичной стене висел флаг Конфедерации. Это такая страна была, кто не в курсе. До Гражданской войны. Нет, не нашей, а американской. Там конфедераты были за рабство негров, а северяне - против. То бишь, южане-конфедераты были реакционерами, а северяне-аболиционисты - прогрессивными борцами за свободу. По крайней мере, так учили Волкова на лекциях по истории и марксизму. И этот флаг его сразу напряг. Хоть и красный, но пересеченный двумя синими полосами, как старорежимный Андреевский. Правда, на этих синих полосах были хоть и белые, но вполне себе пятиконечные звезды.
И под этим флагом стояли четверо пацанов.
Один в шляпе и черных очках. Мрачный, как Шерлок Холмс. Он поднял с пола здоровенную дуру, похожую на гитару-переростка. "Контрабас," - вспомнил Волков.
Второй, в клетчатой футболке, спрятался в угол. Там стоял столик, с клавишами, как у пианино. Музыкант провел по этим клавишам - точно, пианино.
Здоровяк с палочками в руках устроился за барабанами. Они были точно такие, как в одесских оркестрах. Тут цивилизация не продвинулась. На белой футболке здорового были видны два больших мокрых пятна подмышками. Вспотел почему-то.
Четвертый был серьезен, как римский папа. Только ростом не вышел - гитара была едва ли не больше него. Держал он ее наперевес, как автомат.
Они стояли и перешучивались мимо микрофонов. В это время контрабасист ковырялся в своем большущем инструменте.