Снова китайцы снова фотографируются снова на фоне памятника.
Мотоциклетка едет обратно, едва не сшибая зазевавшуюся велосипедистку страшной наружности.
Кот честно стыбздил недоеденный булку с сосиской. Куснул ее. Немедленно срыгнул. Брезгливо отошел в сторону. В дурно пахнущую лужицу нечаянно ступила девица в меховых сапогах, но не заметила этого. А одноглазый улегся, дожидаясь от Неба шаурмы.
А та увела эту.
Или эта ту?
И людская волна смела розовые следы с брусчатки.
Теплая майская ночь нежным одеялом падает на Москву.
Дредноутом раздвигая толпу, проехала мусоросборочная машина. На желтом ее борту было написано мелком от руки - "Партизаны чистоты!" Именно так, с восклицательным знаком.
Мусорный партизан-броненосец разорвал троицу на две неровные части.
И одна часть вдруг растворилась в субботней толпе, а вторая начала сначала кричать, а потом яростно тыкать в свои мобильные телефоны. Но гудки были бесполезны. Она бежала, и слезы бежали по левой щеке, а правая растягивалась в странной, почти юродивой улыбке.
И больше ничего.
Усталый негр снимал в укромном закутке ливрею.
Ему хотелось домой, в Нигерию, ко львам, антилопам и баобабам. Или не к баобабам. Или не ко львам. И Мганга его уже не дождалась, выйдя замуж за старшего сына вождя. Она уже замужем. За мужем. За. Мужем. И остается ему лишь снимать ливрею.
Внезапные таджики оранжевыми вампирами вынырнули из дворовых щелей, держа наперевес узкие жала метел.
И аллея фонарей смыкается в оранжевую теплую точку.
Китайцев больше нет.
Сказка все еще без аренды.
Та увела эту, а те дерутся друг с другом рядом с флегматичными таджиками.
А я?
Кто я в этом смешном, невероятном, глупом мире?
Я - бомж, которого гоняет охранник от пьяных псевдопосетителей псевдоресторана.
Я - фотограф, который молнией сверкает между молекулами пар и атомами одиночества.
Я - голос из колонок, разбивающийся о каменное небо и не менее каменные сердца.
Я - плачущая холодом конденсата пивная бутылка.
Я - чистый лист бумаги, на котором кто-то рисует мою жизнь.
Я - лейтенант РККА Алексей Волков.
И "Наганом" на бедре тяжесть памяти.
Я - помню. И я дождусь.
И я вернусь.
А иначе - как?
- Барышня, а в какую сторону метро?
- Ой, а вы артист?
- Нет. Я просто живу так, - он привычно поправил форму.
- А вам какую линию надо?
Алеша пожал плечами. На черных петлицах перекрещенными пушечными стволами мелькнул золотой отсвет фонарей.
- Тогда вам со мной...
Он криво улыбнулся, лихо козырнул барышне и отправился в другую сторону.
Думать о другой и...
Художники лениво провожали вязкими взглядами худого, плохо выбритого парня, за спиной которого болтался тощий вещмещок.
А пингвины? Пингвины разбредались, качая пьяными головами, по гостиницам и съемным квартирам.
Лешка сел за красный столик и, бездумно попивая холодное светлое пиво, смотрел на прохожих.
- Лейтенант! Пришел-таки! - хлопнул его кто-то по плечу.
Волков обернулся.
Перед ним стояли трое. Тот самый бородач, который он просил прикурить часа три назад, востроглазый худой брюнет и круглолицый улыбчивый дядька лет пятидесяти.
- У тебя занято?
- Нет, конечно, присаживайтесь.
Брюнет представился Андреем, дядька - Анатолием. Бородач метнулся в бар за пивом.
Бар, кстати, был весьма необычен. Синий троллейбус на улице без движения. Голос из троллейбуса завывающе пел про чистые пруды и какие-то там ивы, которые как девчонки, смолкли у воды. Вот уж непонятно, как автор песни, а лейтенант ни разу не видел молчащих девчонок. Все время дребезжат чего-то не по делу...
- Ты торопишься? - спросил бородач. Сергей, кажется? Да, Сергей...
- Совсем нет, - пожал плечами Волков.
- Тогда мы присядем, если не возражаешь?
Лейтенант не возражал. Честно говоря, он скучал по людям, по общению. Здесь, в Москве двадцать первого века, он чувствовал себя ожившим манекеном. На который смотрят, но отчего-то боятся.
Лешка молчал о своем и слушал соседей по столику. Столик, кстати, был сделан из того же странного материала - легкий, прочный, словно затвердевшая резина.
А парни говорили о своем.
- Да меня эти "неберунги" задолбали, честное слово. Фрагодрочеры, одно слово. Стою себе, беру базу, никого не трогаю, сбитую гуслю починяю. Счет тринадцать-одиннадцать в нашу пользу. Я на ИС-3, полутруп уже, два коти, ИС-4. У противника сильно коцанные маус и тапок. Начинаются "неберунги". А мы все - полумертвые. Фигли ехать охотиться за девятым и десятым левелом, когда при невезении сольемся? Но нет. "Не бери", "не бери". Я их дипломатично послал, указав, что рисковать не хочу. И получил выстрел от КТ. В корму. Насмерть. Тот, конечно, гомосеком стал, но мне от этого не легче. И да - эти идиоты слили, - жестикулировал востроглазый.