Увиденное в комнате таинственного постояльца навсегда отвратило служанок от желания отдать девичество в обмен на эзотерические или материальные блага. Вся комната была освещена, свечи, утыканные где попало, трепетали и пускали по стенам кривые тени. Полуобнаженный постоялец лежал на смятых простынях, разбросав руки, в одной из которых подавальщица с ужасом разглядела короткий ажезский меч. Раздался стон. Жрец медленно сел в кровати, ссутулившись, не открывая глаз, сжимая меч, татуировки на лице светились кровавыми полосами. Сквозь стиснутые зубы он проскрежетал что-то на незнакомом языке. Распахнулось окно, и занавеси, чуть не коснувшись свечей, взвились почти до самого потолка. Охваченных ужасом девиц вынесло за дверь почти одновременно. Поднятый ими порыв сквозняка захлопнул ставни, и занавеси обвисли.
Тормант откинулся на подушку, снова что-то пробормотал на ээксидере - тени тревожили его, но усталость оказалась сильнее. Он стал погружаться в сон все глубже - меч скользнул на стоптанный ковер из ослабевшей руки. Жрец, наконец, заснул крепко и без сновидении.
На первом этаже постоялого двора служанки стояли внизу лестницы, напряженно глядя вверх. Было тихо, лишь всхлипывала босая прачка. Не говоря ни слова, девицы разошлись по комнатам. Подавальщица заснула, с облегчением слушая храп кухарки на соседней койке, а прачка (время от времени проверяя, не тошнит ли ее черными жабами), укрывшись с головой, долго шептала молитвы, обещаясь на рассвете сбегать в долину и пожертвовать Пятихрамью целые две серебрушки.
Утром в корчме один из купцов жаловался, что сосед его, столичный жрец из 'этих', всю ночь стонал за стеной и не давал ему спать. Слуги встрепенулись, но ората Долла, разрушив ею же самою навеянную накануне сладкую картину совращения невинных дев, веско промолвила:
― То загубленные им страдальцы по его душу приходили.
По сути, она была не так уж и неправа.
Глава 2. Глаза цвета моря
431 год от подписания Хартии. (сезон осени).
Тайила
Холодно. Тайила проснулась на рассвете. Комната выстудилась за ночь, холод забрался в постель снизу, через тонкий матрас. Тай попыталась долежать уютный сон, сохранив крохи тепла, но не выдержала, закуталась в одеяло, вскочила, и босиком пошлепала к печке ― ворошить угли и подбрасывать дрова. Не забыть выпросить у старшей помощницы теплую овечью шкуру - подложить под матрас. Четвертая четверть Дарителя - скоро зима. Шептунья не раз говорила ей, что комната велика и окнами выходит на море, что морские ветра хоть и мягче горных, но от них на стенах сыро, и тепло быстрее уходит. Но Тай любила свою комнату. С первого дня в замке она каждое утро распахивала ставни, вдыхала соленый воздух всей грудью и замирала в немом восторге перед бескрайностью и непостижимостью водной стихии. Здесь, в Тай-Бреле, море всегда было в движении: бурлило, бормотало, шипело, ворчало, билось о скалы окрест замка, не зная штиля, точно рачительный хозяин в вечном беспокойстве о своих владениях.
Печь нагревалась, на глиняных плитках, темных после сырой ночи, сохли и, словно по волшебству, проступали выпуклые узоры: птицы, листья, лесное зверье, рыбы и морские волны с острыми гребешками. Тай протянула босые ноги к разгорающемуся огню. Ступни у нее были узкие, бледные, с веточками голубоватых вен, они никогда не согревались - холодная кровь, как любила говаривать старшая служанка Ализа.
Сегодня снова ехать на восточный склон, помогать старому слуге Мафу таскать и укладывать в телегу остатки льда из ледника, чтобы с наступлением зимы наполнить его свеженарубленными глыбами. Опять холод, окоченевшие пальцы, потрескавшиеся на ветру губы. Сама напросилась.
Тай не хотелось шевелиться. Она разомлела в тепле, еe потянуло прилечь на мягкую шкуру у печи, укрыться и, как в детстве, мечтать, глядя на огонь. За эти три года, начиная со следующего дня после смерти королевы, когда замок наводнила скорбящая знать, кликуны, советники и табеллионы, и прислуги не хватало даже вместе с нанятыми в Кружевах крестьянами, она ни разу вот так не бездельничала утром, а большей частью вскакивала, приводила себя в порядок и бежала на кухню за поручениями. А вечером добредала до узкой кровати, едва находя сходить в банную. Ей всегда казалось, что она делает слишком мало, ничего не умеет и ни на что не годна. Над ней тайком надсмехалась прислуга, во главе со старшей служанкой Ализой - девки надменные, ворчливые, но при этом умелые и расторопные, считавшие, что 'госпожа приживалка' выслуживается перед владетелями.
Тайила слуг не осуждала. Она и впрямь госпожа с выдуманным родовым именем, над которым только куры не смеются, и наследством, заверенным ничтожным клочком бумаги (пусть и с королевской подписью), из милости оставленная в замке его хозяином. Каждый раз, когда Тай выходила из кухни, в спину ей неслись сдавленные смешки и шепотки. Травлей руководила Ализа, она единственная в открытую выступала против 'приживалки'. Тайила не понимала, чем заслужила такую нелюбовь, чем больше она старалась стать полезной, тем хуже становились ее отношения с прислугой. Без поддержки Шептуньи ей пришлось бы совсем худо.
Шептунья была истинной южанкой, крепкой и горбоносой. Некогда с мужем, торговцем кирпичом, на телеге, запряженной волами, она изъездила вдоль и поперек все южные земли до Каменных мостов, перебиралась через Залив, но о путешествиях говорила неохотно и редко. Никто не знал, как она попала так далеко на север, одна, без мужа и детей. Она носила брачную серьгу в левом ухе, но вдовой себя не называла. Поговаривали что-то о погибшей ее дочери, но это были только слухи - на все вопросы Шептунья отвечала таким свирепым взглядом, что у любопытствующих пропадала охота расспрашивать дальше. Лишь с Тайилой старшая помощница была чуть пооткровеннее.
Как все южане, Шептунья вместо имени называлась прозвищем, была суеверна: дула на собранные щепотью пальцы, стоило лишь упомянуть болезни или смерть, верила в то, что у каждого человека внутри есть Дом, который следует почитать (иначе входы из него в царство Небесное навсегда закроются), и посещала Пятихрамье.
― Не давай им спуску, ― строго поучала она Тайилу, имея в виду насмешки прислуги. ― Так и загрызут ведь.
А как не давать? Бросить в ответ бранное слово? И впрямь пожаловаться хозяину или хозяйке? Владетель Таймиир к чтице относился с должным уважением, но времена для него и его семьи настали сложные - если и раньше он в дела челяди и прислуги не особо лез, лишь бы сохранялись дом и Дом, то теперь и подавно.
Владетель Таймиир из рода Герчиа вообще славился своим добрым, мирным нравом, людей уважал, как завещали предки, Дом ценил и сохранял, но более всего любил землю, на которой стоял его родовой замок Тай-Брел. В молодости, третий сын, он уехал на Восточные Острова учиться земледелию и производству ароматических масел, чтобы затем вернуться и, как принято, помогать старшим братьям в управлении немалым наследством. Но за годы в чужеземье почти вся его семья, по воле Богов или по злому проклятью, ушла из жизни. Таймиир принял под свою опеку трех племянников и племянницу, женился. Супруга его, Патришиэ, была из небольшого горного владения в излучине Бара. Это был брак по любви и взаимной договоренности. Сына вместе с подросшими племянниками владетель приобщал к управлению землями, торговле и ремеслам. Дочь училась в столице, но отец собирался забрать ее домой, чтобы умела не только вышивать и вздыхать над книжонками, но и ведать хозяйством. Благодаря новым семейным связям Таймиир покупал дешевый уголь у горцев и возил на продажу в горы овощи, мед, орехи, лавандовое масло и кожи. Владетель также не чурался веры предков, посылал работников подновлять храмы, выделил Пятихрамью землю для огородов, пасеки и загонов. Замок Тай-Брел процветал, а с ним благоденствовали жители окрестных селений.