'Я была рабыней, хотела освободиться, отомстить людям, отнявшим у меня мою семью...Бесовики всегда приходят к тем, у кого есть, что обменять. У меня была моя ненависть. Она ослепила меня. Никогда никого не ненавидь, Баулия. Если хочешь, чтобы кто-то был наказан - прости его и отдай свою ненависть богам. Никто на свете не умеет мстить лучше богов. Их наказание преодолевает века и рождения.'
'Зачем ты мне это говоришь?'
'Чтобы ты молился. Ты умеешь молиться? Знаю, умеешь. Выслушай меня. В человеческой жизни я...у меня был дар толковательницы. Заключая договор с бесовиком, я знала, на что иду. Но мне казалось, что я смогу обмануть законы перерождения. Лишь сейчас я за все расплатилась, страданиями и смертью. Я не больна, мой дух покидает это тело, и оно гибнет, потому что было мертво с самого начала. Та сторона притягивает мою душу. Баулия, послушай, все равно в какой темнице заключен разум - пока ты можешь молиться, боги слышат тебя. Они не слышат, когда мы хотим выгоды, но когда мы стоим на краю гибели - не тела, совсем нет, тело - всего лишь земля, которая перемещается с ветром и уходит в глубину, - они всегда слышат нас, ― Рысь судорожно вздохнула. ― Те из 'преображенных', кто захотел слиться с телом животного, останутся в нем до самой смерти. Они потеряют свое человеческое 'я' и, уйдя на следующий цикл, родятся неразумным зверьем. Ты, Баулия, сможешь разорвать связь между собой и этим телом. Тогда твой зверь погибнет, а душа уйдет на новый человеческий цикл. Я знаю, что ты сможешь, ведь ты раскаиваешься в своей ошибке - тебя простят, уже простили. Но есть кое-что еще: боги подыскали для тебя роль в своей игре, и не отпустят на Ту сторону, пока не сыграешь до конца, иначе не оставили бы тебе твой разум.'
'Что мне нужно делать?' ― спросил Дитятко.
'Уходи отсюда. Избегай смертоубийства, это будет трудной задачей, потому что ты создан убивать и устрашать. Иди по тому пути, что ляжет перед тобой, не думай много, слушай свой дух. Ты сам поймешь, что тебе делать. Не заставляй меня много говорить, я устала.'
'Хорошо, что мне делать сейчас?'
Рысь ощерилась, словно усмехаясь.
'Когда я уйду, сломай горло у этого тела. Приведешь хозяина. Он станет больше тебе доверять, когда увидит, как ты послушен. Выполняй его поручения, но никого не убивай. Не показывай, что можешь говорить с людьми. Продумай свое бегство. Он должен верить, что ты погиб, иначе пошлет за тобой всех своих бестий. Все, не могу больше, я и так долго цеплялась за мертвечину, чтобы поговорить с тобой напоследок. Прощай.'
Дитятко дернулся, чтобы подойти ближе, сказать что-нибудь на прощанье, но понял, что ничего не нужно. Он сделал все, что велела ему Рысь, ставшая перед смерть его наставником и спасителем. Перепел проверил его, заставил привести к телу, потом послал рабов закопать дурно пахнущий труп. Хозяин продолжал присматриваться к псу, а тот, молясь, как учила его Рысь, добавлял к молитве полную смирения просьбу о том, чтобы боги дали ему возможность освободиться, не причинив никому зла.
****
У самых Родников Говорт начал нервно рваться вперед, покрикивая на пса. Дитятко терпел. Когда человек и собака вышли к селу, уже смеркалось. Бесовик уверенно вывел их к окраинной улочке, уже, видно было, не раз бывал здесь. Они дождались плотной безлунной тьмы в рощице у развилки. Говорт, не отрываясь, смотрел, как зажигается свет в окошках небольшого дома. За изгородью, невысокой, почти нищенской - хворост боярышника, ежевики и терновника, накиданный охапками между вбитых в землю кольев, - мычала корова, звенел подойник, хлопала дверь. Говорт повел по тропе за узду своего гнедого, наказав Дитятко ждать сигнала. Парень на ходу хлебнул из фляжки. Дитятко принюхался: древесное молочко с вином, юнец сейчас уже не в себе, а что будет, когда примерно через получетверть подействует дурман.
Дом и лес разделяло клином приполье, цепные псы в дворах слева и справа от него уже услышали незваных гостей. Несмотря на приказ, Дитятко крадучись двинулся за человеком, нехорошие предчувствия, как как блохи между лопаток, тревожили его человеческую интуицию, приправленную звериным чутьем. Он хорошо слышал голоса во дворе за изгородью. Женщина говорила громко, жаловалась, перечисляя немудреные беды сельской хозяйки: смирная всегда корова вдруг перевернула подойник, кончились дорогое масло для ламп и тростник на лучины, и жир овечий нужно натопить, мужчина отвечал тихо, весело. Открылись ставни, деревенские, без стекол, и тонкий детский голосок вступил во взрослую беседу - его обладатель отчаянно пытался продлить удовольствия на редкость теплого осеннего вечера и отсрочить неизбежный момент, когда нужно будет ложиться спать. Женский и мужской голоса наперебой принялись уговаривать малыша закрыть ставни и идти в постель.
Голоса вдруг смолкли. Дитятко услышал, как негромко здоровается Говорт, как мужчина, с удивлением, но дружелюбно, приветствует гостя и приглашает его в дом. Женщина молчала. Говорт привязал коня к колу в ограде и оглянулся. Дитятко знал, что в темных ямах приполья бесовик не увидит его, подошедшего совсем близко. Судя по визгливому лаю за изгородью, дом сторожил лишь брехливый псёнок. Хозяин дома, которого бесовик назвал Лучником, завел всех в дом, пустив гостя вперед, на ходу негромко и успокаивающе отвечая на вопросы испуганной женщины. Дитятко приблизился к ограде и заглянул в щель между прутьями. Ставни были закрыты, и пес переметнулся через колья бесшумным прыжком. Гнедой Говорта, уже совсем привыкший к присутствию огромного пса, даже не шарахнулся. Мелкий щенок, толстозадый и мохнатый, лая, запрыгал вокруг Дитятко, как горошина по полу, по бестолковости приветливо виляя хвостом.
Двор был полон запахов. Старый глинобитный дом совсем недавно (судя по трещинам и лакунам в его ауре, не успевшим запитаться жилой энергией темноватым углам и мелкой в них нечисти), лишь пару лет назад принял под свою крышу молодую семью, получив взамен заботу и уход, которые хоть и не намного украсили его, но не дали разрушиться от сырости и тлена. Глупый щенок продолжал скакать вокруг 'преображенного' и даже попытался цапнуть его за лапу, которой баулия мог бы накрыть всю его лобастую голову целиком. Дитятко боялся, что кто-нибудь из хозяев выйдет на шум и увидит его раньше времени; не был уверен, получится ли, но рявкнул мысленно на псёнка и добавил парочку, понятных любой собаке, образов. Получилось. Щенок взвизгнул и, запутавшись в собственных лапах, обиженно скуля, полез под крыльцо.
Дитятко уже как само собой разумеющееся воспринимал свои необычные способности. Дорогой он видел темные, закрученные причудливыми петлями, пятна, постоянно танцующие вокруг молодого бесовика, слегка отступающие только при свете дня. С приближением к дому Лучника их становилось все больше; они тянулись также и к 'преображенному', ощупывая его (брезгливо содрогавшегося), жадными нитями остатков разума и эмоций, но потом разочарованно отлетали. Сейчас множество их витало над домом, пестря в глазах пса, и тени в углах дома, запыленных, забитых старьем, оставленным от прежних хозяев, в которых хозяйская рука не успела разогнать тьму, заинтересованно потянулись из свой закутков.
Дитятко нужно было немедленно узнать, что происходит внутри. Он бесшумно обежал дом. Ему повезло: топилась печь, и одно окно было открыто. Рядом с ним почти вровень со ставнями лепился к стене погреб с покрытой дранкой крышей. Дитятко запрыгнул на него, молясь, чтобы от прыжка не посыпались с грохотом деревянные досточки. В окно он увидел хозяина и хозяйку, стоявших возле стола, вполоборота к окну. Мужчина был немногим старше бесовика, но отличался от него, как сосновый бор от болота. Женщина, невысокая, ладная, белокожая, была из тех, кого в старину называли 'сердце дома и Дома'.
Говорт так и застыл у входа, бледный, полный тьмы. Он снял плащ и держал его на руке. Нашивки из красного шелка у ворота в свете тускловатых ламп казались кровавыми разводами.
― Так вот, кто ты теперь, ― Дитятко не видел лица Лучника, но заметил, как под столом пальцы хозяина дома сплелись с тонкими пальчиками его жены. ― В гости пожаловал к старому другу или...по службе?