Дитятко в прыжке задел стол: грохот посуды разбудил мальчика в комнатке за кожаной занавесью, раздался плач, Мица метнулась за полог, и Лучник решительно встал у входа в спальню. Какими хрупкими были они перед 'преображенным'! Дитятко не разу не появлялся перед непосвященными людьми, никогда не видел себя чужими глазами. Его песья натура, что скрывать, наслаждалась вызванным ужасом. Вот только, тогда как хозяин дома и его жена боялись не за себя, готовые пожертвовать жизнью ради спасения ребенка, то Говорт весь покрылся потом от страха, потому что чувствовал трепетным бесовским чутьем: что-то пошло не так.
Дитятко пока, наивный, надеялся, что юнец покуражится, скажет еще с четверку гадостей, может, захочет недругу в глаза плюнуть да в пах двинуть (Лучник бы не стал геройствовать и защищаться, выдержал бы побои и унижения ради спасения семьи, и Дитятко бы не вмешался, надеясь вернуться на ферму и затаиться в ожидании более удобного случая для побега), но бесовик, прокашляв пересохшее горло, коротко бросил:
― Убей их!
Дитятко мысленно вздохнул. Прошелся за спину бесовику (тот крутнулся, недоуменно моргая), шумно полакал из деревянного ведра с колодезной водой.
― Убей их! ― почти жалобно повторил Говорт. ― Я тебя нанял, подчиняйся.
Рысь (Дитятко отчего-то представлял ее черноволосой южной девушкой с подведенными сурьмой глазами), будь она жива, подсказала бы мудро и понятно, но ее рядом не было. Пришлось принимать решение самому, и Дитятко сжег за собой все мосты.
Он побрезговал возиться с бесовиком: посмотрел в глаза Лучнику, застывшему в боевой позе у двери с жалкой железкой в руках, и 'кинул' ему короткую фразу. Мужчина вытянулся лицом и разве что не заозирался. Дитятко, скалясь, добавил фразу, от которой засмущалась бы уличная шлюха. Лучник пришел в себя и уже не раздумывая над тем, стоит ли дальше сомневаться в своем рассудке, перепрыгнул через стол и точным движением впечатал свое нехитрое оружие в лицо бывшего друга. Говорт еще попытался защититься рукой, но так, как девицы отмахиваются от комаров. Раздался хруст скулы, и бесовик, даже не охнув, а как-то булькнув, стал валиться на пол. Лучник слегка 'догрел' его по затылку, и Говорт затих.
****
Мальчонку звали Рем. Он возился со щенком, а сам алчно погладывал в сторону баулия. Дитятко был уверен, разреши родители подойти к 'собачке', и ребенок уже сидел бы на нем верхом. Не то, чтобы пес был против, но такую потерю авторитета позволить себе не мог. Мица накрывала на стол, ее еще немного трясло после пережитого. Она вздрагивала каждый раз, когда Рем смотрел в сторону баулия и одергивала малыша, если тот пытался расспросить ее о случившемся в доме.
Дитятко лежал у порога, раздумывая. Лучник поднялся на невысокое крыльцо, помешкав, неуверенно кивнул псу и прошел в комнату. Мица подбежала к нему, вытирая руки фартуком, зашептала. 'Преображенный' слышал каждое слово.
― Я боюсь. Что он тебе говорит? Почему я его не слышу? ― со слезами в голосе спрашивала женщина.
― Ну, не знаю, ― так же шепотом отвечал Лучник. ― Я слышу его хорошо, это...как бы...голос в голове, говорит...голосом...мужчины.
― Как мы можем ему доверять? Что он такое? Мне страшно.
― Мы живы, ― Лучник взял жену за плечи, заглянул в глаза. ― Это главное. Говорт запросто натравил бы на нас эту...собаку, но боги сегодня на нашей стороне, и...
' Боги и я', ― бросил Дитятко.
Лучник запнулся, погладил жену по руке и подошел к псу, присев рядом на корточки.
― Я позвал друзей, объяснил, что случилось. Один мой приятель ходит на собственном корабле, торгует с Ажезом, напоим Говорта дурманом, переправим туда. Там есть, кому и чем его 'занять'.
'Он вернется.'
― Знаю. Я не могу убить его, я дал слово.
'Я тоже. Можешь не говорить вслух. Думай. Я понимаю.'
Мица, углядев немой разговор мужа с кошмарной тварью, вольготно растянувшейся на пороге их дома, всхлипнула, подхватила Рема под мышку и ушла в спальню, бросив на столе пустые миски.
'Мы с женой очень благодарны тебе. Скажи свое имя или прозвище, чтобы мы знали, о ком молиться.'
'Будете молиться о собаке?'
'Что мы еще можем тебе предложить? Но ты ведь не совсем собака, я прав? Когда-то о таких, как ты рассказывались сказки, актеры в балагане пугали детей масками полуживотных - полулюдей, охотники почитались, как святые. Я с детства думал, что вы исчадие ада.'
'Правильно думал. Исчадие.'
'Но разве ты не другой? Скажи, что мне рассказать сыну, когда он подрастет и вспомнит сегодняшний день? И что ему рассказать своим детям?'
'Скажешь ему, что боги позволили человеку, обреченному идти в ад, искупить свою вину.'
'У тебя могут быть неприятности из-за нас?'
'Пока не знаю. Все зависит от того, насколько Говорт дорог для своих. Мне надо идти. Нельзя, чтобы твои друзья видели меня. Ты ведь ничего им обо мне не сказал?'
'Нет. Мица тоже будет молчать, а Рем...он маленький, пусть болтает о большой собачке. Спасибо тебе еще раз. На рассвете мы соберем вещи и тоже уйдем.'
'Не нужно. Пока кто-нибудь хватится Говорта, дождь и снег укроют следы, бестии сюда не придут. От меня никто ничего не узнает. И я сомневаюсь, что твой университетский приятель кому-то рассказал о том, куда едет. Это не то, о чем болтают. Если Говорт вернется, будь готов защищать семью. У вас хороший дом, любит вас. Живите. Вот только не верьте подобным мне...тварям. Таких, как я, больше нет.'
Лучник кивнул. Дитятко встал, встряхнулся и вдруг, неожиданно для самого себя, 'сказал', вторя едва ожившему, слабому голосу памяти:
'У меня есть имя! Я - Бран. Молитесь за Брана.'
****
Когда Бран вернулся, Перепел удовлетворенно хмыкнул и 'переговорил' с Волком. Тот осторожно расспросил баулия о поручении. Бран, как мог 'запинаясь' и выдавая придуманные за дорогу правдоподобные образы, поведал о выбитом у недалекого селянина золотом долге. Вряд ли хозяин фермы мог предположить, что его 'преображенные' умеют лгать, тем более туповатый, по его мнению, пес, которого он все же втайне побаивался и, глумясь над собственным страхом, называл 'дитятком'. На заказчика, Говорта, Перепелу было наплевать. По договору с ним бесовик должен был отпустить пса после выполнения задания. Волк, единственно, по подсказке хозяина, поинтересовался, остался ли заказчик доволен. Баулия оскалил зубы и ответил: 'Очень!'
Через три дня после возвращения Бран ушел на охоту. За последнюю четверть сезона он зарос угольно-черной с серебристыми подпалинами волнистой шерстью и не мерз в сырость и холод поздней осени. Он то подходил ближе к человеческому жилью, мучимый тоской и неуловимыми, от того еще более маетными воспоминаниями, то уходил в чащи Тережа, в глухие срединные земли. Бран рыскал среди голых, хмурых чащоб и величественных сосен, по коврам прелых листьев и старой хвои. Он даже подыскал себе логово - пещерку в скалах выше звериной тропы. Там он мог бы жить, молясь и отвергая тело 'преображенного', если решится уйти с фермы и избежит казни от клыков науськанных Перепелом бестий.
Потом Брана почему-то понесло в горы Коровьего ряда - длинной гряды, на сотни столбов протянувшейся вдоль реки Неды от Долгого Моря. Он осторожно прошел узким проходом, оставленном горами между Коксеафом и Тай-Анофом, минуя густо хоженые тракты и большаки. Бран никогда не уходил так далеко от фермы, но ему казалось, что он помнит эти места. Собачьи инстинкты могли подсказать лучший, безопасный путь, но это разум пленса хранил в себе названия городов и селений. Прогулка, однако, разочаровала 'преображенного': к городам подойти он боялся, а хмурый скалистый пейзаж с видом на Долгое Море, какой открылся с Коровьего ряда, ни о чем ему не напомнил. Кроме своего имени ничего больше отвоевать у прошлого Бран не смог.
На белых открытых скалах Коровьего ряда 'преображенного' могли легко заметить, и он шел рощицами и заросшими кустарником расщелинами.