В тот же вечер табеллион ужинал в изысканном, дорогом заведении госпожи Долиты, покровительницы искусств. Жеманная девица у сцены перебирала струны санторны. Другая, такая же манерная, с приклеенной улыбкой, подвела к столу правоведа высокого, смуглого, хорошо одетого господина. Тормант сел за столик, сделал заказ и положил перед табеллионом мешочек с золотом.
― Имейте в виду, только в силу переживаемых мною временных трудностей, ― жуя, пояснил правовед, незаметно убирая мешочек в карман. ― Случись что, буду все отрицать.
― О, конечно, ― учтиво отозвался Тормант. ― Не знаю, что без вас делал бы.
― Все складывается замечательно, ― отчитался табеллион. ― Я выяснил, что девушка - сирота, единственная из выживших во время эпидемии лихорадки детей. В столице связей у нее нет. Дружна с какой-то оратой, но дружба длится непродолжительное время. Все остальное здесь.
Табеллион протянул жрецу свернутые трубкой бумаги.
На следующий день хозяйка просунула под дверь девушки пакет из документария, присланный с кликуном. Табеллион просил девушку явиться к нему в контору. Ората оделась и, мучаясь чувством неловкости из-за, как она была уверена, недоразумения, отправилась в нижний город. В приемной документария ей, в связи с вынужденным ожиданием, подали чашку чая. Очнулась она вечером в той же конторе на небольшом диванчике в хозяйственной комнате, рядом, держа руку на ее пульсе, с озабоченным видом сидел средних лет господин с нашивкой лекарского цеха на груди.
― Вы нас перепугали, милое дитя! ― воскликнул лекарь, заметив, что девушка открыла глаза. ― Надо же, упасть в обморок прямо в приемной. Когда вы в последний раз полноценно обедали, сердце мое? В вашем возрасте опасно так мало есть и так переутомляться.
Дейни села на диванчике, пытаясь отогнать дурноту и боль в груди. Табеллион, зашедший, чтобы справиться о здоровье 'клиентки', посоветовал девушке немедленно отправиться домой, хорошо выспаться и прийти в другой раз; он даже нанял для нее извозчика. Дейни проспала весь следующий день. Хозяйка комнаты, обычно сердитая и ворчливая, к удивлению девушки, кормила ее горячей мясной пищей, поила чаем и успокоительными травами. Каждое утро приносило странные, невесть откуда всплывающие в голове образы, прошлое плыло и туманилось. Дейни боролась, пытаясь вновь обрести себя, но головокружение и боль в груди отвлекали ее; она хотела сходить к подруге, но отвар трав, поданный хозяйкой, уложил ее в кровать.
На шестой день после обморока Дейни встала, открыла шкафчик с немудреной одеждой и принялась жадно примерять скромные платья. Она вертелась перед тусклым зеркалом, дивясь своей тонкой талии, ощупывая крепкую юную грудь, вытягивая стройные ноги, красивые даже в шерстяных чулках. Она заснула, блаженно улыбаясь. На седьмой день девушка оделась и, не обращая внимания на протесты хозяйки, вышла на улицу. Она нашла в бархатном кошеле у кровати несколько золотых монет. В одежной лавке шустрая швея сняла с нее мерки, удивляясь слегка вульгарному, но с претензией на роскошь вкусу бедно одетой ораты. Дейни подошла к изящному особнячку на набережной. Молодой слуга открыл ей дверь, в прихожей ее с улыбкой приветствовал смуглый красавец, высокий, с пикантными татуировками на лице, холеными полосками усов и бородки.
― Рад видеть вас в прекрасном здравии, госпожа Мара. Вы чудесно выглядите. Я пошлю за вашими вещами на съемную квартиру, там вам больше нечего делать. Документы будут готовы примерно через семиднев, когда вы полностью освоитесь в новом теле, ― сказал красавчик, внимательно оглядывая гостью.
― Господин...Тормант, ― вспомнила новообращенная госпожа Мара, ― а как же я...в смысле...мое...прежнее тело?
― Не беспокойтесь, ― жрец взял девушку за руку и провел в изящно обставленную гостиную. ― Не стоит сожалеть о том, что больше не пригодится.
Глава 10. Боги, пленсы, блохи
431 год от Подписания Хартии (сезон ранней зимы).
Сегред.
Сегред учился метать нож так, чтобы тот летел прямо, без оборота, и чтобы работали не мышцы, а сухожилия. Не получалось, тело не слушалось, не давало нужную волну, и импульс силы не передавался ножу. Охотник нервничал, от того получалось еще хуже. Досадуя, он продолжал дырявить деревянную чурку, прибитую к столбу.
Он прождал сагиню почти всю первую четверть Тихоступа. Джерра уехала, как всегда, не предупредив никого в поселке. Обычно это охотника не тревожило, но теперь Сегред не понимал, почему без наставницы не может вернуть себе душевное равновесие. На тварей он охотился уже почти три года, да и за все семидневы, что миновали с момента странной встречи, черный пес с Коровьего Ряда так и не пришел по его душу. Значит, не выследил - может, потерял запах ближе к людскому жилью, а может, сказал правду и действительно ушел прочь. Сегред не знал, то ли гордиться тем, что не поддался на уговоры бестии, не испугался, раскусил хитрый замысел, то ли бежать назад в горы Коровьего ряда искать 'преображенного'. Ему казалось, что только сагиня сможет развеять его беспокойство, убедить, что сделал он все так, как надо.
И вот она вернулась, уставшая, задумчивая, мыслями витает так далеко, что охотника почти не слушает. Сегред ждал, пока Джерра придет в себя после путешествия, маялся душой, отвлекаясь лишь ежедневной работой и тренировками. Было тяжело облечь в слова рвущие душу переживания. Он начал было издалека разговор с сагиней, но Джерра, с трудом сосредотачиваясь на разговоре с охотником, рассеянно спросила за поздним ужином:
― Пленс? Говорил с тобой? Почему не убил его? Испугался?
Сегред вскинулся было отстаивать свою храбрость, но потом задумался, и впрямь, почему. Эх, нужно было поднапрячься и сразу убить бестию, не дать себя заболтать. Джерра, как и другие саги, у которых теперь учился охотник, никогда раньше не встречала говорящих тварей, некому было раньше рассказать истребителю, как страшно, потусторонне звучат в голове произнесенные разумом чудовища слова, как складно 'преображенный' говорил о том, чего знать ему, вроде как, не подобало.
― Большая собака? Просто пес? ― удивлялась Джерра, добавляя охотнику угрызений совести. ― Бесовики оставили 'преображенного' неизмененным?
'Чего же ты тогда испугался?' ― мысленно договаривал за наставницу Сегред. Объяснить сагине, почему оставил в живых ужасную, опасную для людей, которых он обязался защищать своим даром, тварь, охотник не мог. Но он напрасно винил Джерру в бесчувственности. На следующий день после возвращения, наставница в ночь ушла медитировать в Пятихрамье и вернулась с посветлевшим, осмысленным взглядом. Все утро она пела песни у очага в его доме. Сегред в ожидании трапезы ушел на двор - тренироваться в метании ножа.
Снег уже укрепился на земле, украсив, облагородив поселок, с его старыми домами и деревянной мостовой, с которой приходилось поутру сгребать сугробчики. Люди в Даринницах уже готовились к наступлению нового года - празднику разлома сезона между двумя четвертями Тихоступа. Детвора подыскивала в лесу пышные ели и сосны, с которых можно было, без ущерба для дерева, срезать вечнозеленые ветви, чтобы принести их домой и восхвалить бессмертный человеческий Дух. Хозяйки еловыми вениками и дымящимися пряными палочками изгоняли из застоявшихся углов жилых и хозяйственных построек ужившуюся там мелкую нечисть: тхуутов и пишей, а несколько переселившихся из поруганных бесовиками храмов сагов торопились перевезти до праздников свои семьи.