Сейчас баулия бежал впереди, принюхиваясь. Они столбов на пятнадцать отъехали от фермы. Кормуша собирался оставить пса в своем охотничьем домике, вернуться в город и обеспечить себя свидетелями, когда натравленная на Копыто тварь будет вершить правосудие. Купец все выведал об обидчике: знал, в каких корчмах тот любит ошиваться, у какой девки ночует, и даже, где у окаянника схорон. На схорон у Кормуши были большие надежды - сходы и дележ контрабандисты проводили в доме сестер-тряпичниц, на отшибе города. Лучше места для нападения было не найти. Кормуша был уверен, что Копыто не отобьется, никто бы не отбился, да и окаянник сам из себя был не дюжий, правда ловкий и хитрый. Купец только боялся, что кто-нибудь станет свидетелем убийства, пойдут слухи, и ниточки разговоров и пересудов приведут к бесовикам.
В общем, тревог у Кормуши хватало. От жары и переживаний у него даже разболелась голова. Он не заметил, как пес убежал вперед за поворот, услышал лишь пронзительный собачий визг и крики людей. Кормуша встрепенулся и остановил коня, вглядываясь в сплетение ветвей, загораживающих изгиб дороги. Спутники его за спиной настороженно замолкли. Купец пальцем показал одному из мордобойцев, чтобы тот поехал вперед, а сам осторожно двинулся следом.
Дорога, обогнув овраг, вывела небольшой караван к заливным лугам на берегу мелкой, но широкой речушки. Столбах в пяти виднелась деревушка со ржавым шпилем Единохрамия. На лугу под открытым небом трепетал на ветру аляповатый балаганный шатер, обставленный по кругу яркими повозками. Балаганщики, как видно, стояли в этом месте уже несколько дней: в молодой траве, режущей глаза ядреной зеленью, рыжей вязью были вытоптаны паутинки троп и дорожек, черными проплешинами выжжены круги от кострищ. У края дороги валялось три овечьих тела, порванных, окровавленных и безголовых.
Балаганный люд толпился, почему-то, на дороге. Взгляд купца уткнулся в крепкие зады силачей, разглядывающих что-то поверх голов в центре круга из пестрых тел. У Кормуши зарябило в глазах, сердце сжалось от дурного предчувствия. Кто-то из лицедеев заметил всадников, и от тихого слова балаганщики разом обернулись и расступились. Из-за их спин встал с одного колена длинноногий, поджарый светловолосый парень с окровавленными по локоть руками. У ног его лежала багровая масса, в которой Кормуша с содроганием опознал перепелова пса. Тот был уже мертв, конечно. Сажеский охотник (а это был, несомненно, он) то ли перерезал ему горло, то ли искромсал тем огромным ножом, что держал теперь в руке.
Кормуша выругался вслух. Была бы рядом стена, побился бы об нее головой. Двести монет золотом! Куда ж Храм смотрит - средь бела дня сажеская мразь потрошит чужую собственность!
― Ах ты, бесов выкормыш! Ты что ж учудил? ― выкрикнул купец, подъезжая ближе.
― Что это я учудил, добрый человек? ― охотник угрюмо взглянул на Кормушу исподлобья, потеки крови у него на руках зловеще блестели на солнце.
― Ты что, не знаешь, что вам, сажескому люду, запрещено теперь заниматься вашим лукавым ремеслом и охотиться на собственность...― купец чуть не добавил 'Храма Смерть Победивших', но умолк на полуслове, не желая связывать свое имя с бесовиками.
Наступила давящая уши тишина. Слышно было только, как мотается на ветру пестрая ткань балагана. Балаганщики, вопреки ремеслу, не приветствовали прохожих и не зазывали тех на представление, а мрачно переглядывались и перешептывались. Силачи, как оказалось, еще и держали в руках тяжелые цепи, на концы которых на выступлении обычно крепились горящие шары из пакли. Пара никчемышей-близнецов, одетых шутами, поигрывала короткими дубинками, может и легкими, из балаганного реквизита, но может и настоящими - Кормуше совсем не хотелось проверять. Даже криворукие-кривоногие уродцы в пестрых накидках показались ему устрашающими.
Мордобойцы окружили купца слева и справа. Купец облизал пересохшие губы и тоном ниже проговорил:
― Я, может, и добрый человек, но разбоя не потреплю. Ты зачем мою собаку забил? Тебе в лесу зверья мало? Чем пес-то мой провинился?
Балаганщики вдруг разом загомонили, тыча пальцами на землю через дорогу. Оглянувшись, Кормуша увидел только рваные овечьи трупы. Охотник переступил ногами в высоких замшевых сапогах, витых-перевитых разноцветными ремешками, и вкрадчиво спросил:
― Да неужто это твой пес?
Кормуша неуверенно кивнул.
― Какая удача. А я думал, это бесовская тварь....Однако дела это не меняет. Видишь этих добрых людей? ― охотник обвел вокруг окровавленной рукой.
Купец кивнул еще раз.
― Твой пес подрал у них трех овец, за которых они вон в той деревне отдали два золотых.
― И пятнадцать серебрушек! ― выкрикнул кто-то из толпы.
― И пятнадцать серебрушек, ― продолжил охотник. ― Они заметили твоего зверя на рассвете. Все видели пса?
― Все, ― нестройно откликнулись балаганщики.
― К счастью, я проходил мимо, и эти добрые люди наняли меня убить чудовище. Я помолился богам, ― охотник проникновенно посмотрел на небо, ― и те направили его прямо в мои руки. Но раз ты - владелец пса, ты возместишь им убыток. А позже мы поговорим о том, откуда у тебя такой зверь и почему ты позволил ему бродить на свободе.
Балаганщики одобрительно загудели. Кормуша заволновался. Три золотых - небольшие деньги, но его испугало другое: силачи переглянулись и шагнули вперед, поглаживая цепи, шуты и акробаты, тоже парни не хилые, по обочине стали пробираться всадникам в тыл, пристально следя за мордобойцами. Купец понял, что бродячим лицедеям совсем не пришлось по нраву то, что владелец огромного пса, неважно, бестии или просто бойцовой собаки, позволил своему зверю разгуливать где ни попадя и брать чужое. Кормуша не знал, что там еще сотворил баулия, но про себя нещадно костерил Перепела, подставившего его под гнев толпы. Если бы не балаганщики, Кормуша приказал бы повязать сажеского охотника. Сдал бы его бесовикам. Истребители нынче были вне закона. Это на преображенных они охотились, словно мух били, пользуясь какой-то своей тайной силой, а против мордобойцев парень бы не выстоял. Но балаганщики смотрели с прищуром, и Кормуша примирительно поднял ладони:
― Не спеши с обвинениями, юный охотник. Ведь я еще не посмотрел на того пса, что ты убил. Может, это и не моя собака, а чужая, мало ли в округе черных кобелей...и сук.
Охотник пожал плечами и отступил в сторону. Купец подъехал ближе и с деланым ужасом взглянул на труп баулия. Тот, огромный, оскаленный лежал, перекрыв своим телом всю дорогу.
― Что ты, что ты, ― замахал руками Кормуша. ― Мой кобель куда меньше! А этот, видно, сбежал с городских боев, видел я там таких. Не мой этот пес.
Охотник почесал в затылке, а толпа разочарованно отхлынула. Бросив несколько прощальных слов, всадники развернули коней и поскакали в обратную сторону. Никто не попытался остановить Кормушу и его спутников. Сам купец с тоской подсчитывал убытки, благодарил Две Стороны за то, что не погубили и прикидывал, кого еще сможет выпросить у Перепела, и сколько недоброго выскажет ему по возращении на ферму. Можно ли, чтобы секретное храмовое оружие разгуливало так близко от людского жилья? Распустил Перепел свое зверье, распустил. Кормуша попрекнет его как следует. Может, и деньги сумеет вернуть или хоть другую бестию взять за так. Копыто-то жив-живехонек, и беды митрицкого торговца ему, как пыль в ноздре - чихнул и утерся.
****
Сегред.
Бран зевнул. Сегред, глянув на него, раззевался сам. Потом стал моститься на бок, положив голову на заплечную сумку. Ему было лень даже подбросить дров в догорающий костер, и Бран, уловив его мысли, сам притащил из лесу пару сухих палок. Здоровый сук, толщиной в руку, он перекусил в один 'хруп'. Огонь разгорелся.
Мысли в голове Сегреда текли, сталкивались и лезли друг на друга, как бывает, когда душа человека покидает срединный поток и выходит на левый берег, где все, даже самое нелепое, кажется разумным и уместным. Охотник то задремывал, то приоткрывал глаза. Ему было, тепло, уютно и сладко, как в детстве, когда он засыпал под гул мехов на кушетке в плавильне отца.