― У тебя есть с собой золото? ― ухватив Тай за плечо и притянув к себе, прошептала Мейри.
― Да, ― удивленно ответила Тайила. Кошелек у нее был надет петелькой на запястье.
― Идем.
― Ты хочешь купить хмельное?
― Конечно. Не одной же тебе все развлечения. Любезнейший, по чем ваш товар?
Монах еще больше надул губы, рассматривая невесть откуда появившихся покупательниц. Судя по кислому выражению лица, в их платежеспособности он сомневался.
― Это лучший грушевый брэнди в Главных Землях и Семи Колониях, ― соизволил наконец отворить (во всех отношениях выдающийся) рот монах.
― Если я найду цену уместной и куплю у вас одну бутылочку, я не премину в этом убедиться, ― заверила его сагиня.
Монах почему-то крайне неодобрительно покосился на Тай и, с явственным чмоком раскрыв губы, проговорил:
― Я два раза прогонял этот брэнди через мою Спиритузу.
― Так вы сделали его сами? ― заинтересованно спросила Мейри. ― А Спиритуза - это..?
― Спиритуза ― это моя перегонная чаша, ― немного оживившись, поведал монах. ― Это я ее так назвал, ибо крепкие пары отличного вина, как дух над телом, поднимаются вверх и стекают по трубочке чистой слезой. Я сделал Спиритузу при содействии брата Рамаля, лучшего винокура во всей Метрополии. Монах вновь покосился на Тайилу, вздохнул и добавил:
― Но я не продаю мой эликсир счастья девицам. Во-первых, вы не оцените, во-вторых, Единохрамье не одобряет перевод столь драгоценной жидкости на...женщин.
― Что вы? ― прижав руки к груди, воскликнула сагиня. ― Неужто вы думаете, что мы потратим ваш чудесный брэнди на никчемных себя? У нас есть, кому его предложить.
― Кому же? ― недоверчиво прищурился монах, чмокнув губами на слове 'кому'.
Мейри повернулась и ткнула пальцем в полуразличимую (в падающем сквозь ставни корчмы свете) фигуру, приткнувшуюся между двумя дубовыми бочками в десяти локтях от входа в питейное заведение. Фигура шевелилась, бормотала, выкрикивала что-то неразборчивое и дрыгала ногами.
― Мы хотим угостить вот этого адмана.
― Желаете налить старому вояке, ― смягчился монах, тряхнув жидкой косицей. ― Угодное Единому дело. Мы иногда подкармливаем бедолагу остатками еды из корчмы. Но брэнди ему, понятное дело, никогда не перепадает. Что ж, в нынешний праздник еретиков и паганов одно утешение - делать добрые дела. Угостите старика Превана, он воевал с иноверцами во славу Единого. Что ж, с вас семь золотушек. Если, конечно, у вас есть, чем платить за лучший брэнди на свете.
Мейри пихнула Тайилу в бок. Тай, вытянувшись лицом, протянула монаху золотой, получила пять потертых золотушек сдачи, бутылку и благословение. Мейри подхватила подругу под руку и в ответ на ее выразительный немой вопрос, прижала палец к губам. Девушки отошли к старику в тот момент сидя исполнявшему какую-то лихую военную песню с размахиванием ног и рук (монах бдительно проводил девиц взглядом, видимо, все еще сомневаясь, в том, что его напиток будет использован в богоугодных целях).
― Если ты хочешь напоить зачем-то нищего, не нужно покупать выпивку за семь золотушек, ― недовольно пробурчала Тай, когда звук виолин из корчмы заглушил их голоса.
― Мне нужно, чтобы он охмелел и размяк. Дешевым вином такого не добьёшься, ― прошептала в ответ сагиня. ― Вино и эль для него как вода.
Тай задумчиво взвесила в руках внушительного вида бутыль. Сложно сказать, хватит ли монастырского напитка для того, чтобы закаленный хмельным старый вояка 'размяк'. Чтице очень не хотелось тратить на угощение неизвестного нищего еще семь золотушек.
― Уважаемый, ― обратилась Мейри к пьянице, ― не вы ли тот герой Преван, что сражался за нашу Родину и потерял на войне здоровье и молодость?
Старик перестал мотать конечностями и высунулся на свет из щели между бочками. Он выглядел не таким уж и опустившимся - старая рубаха с черными нашивками была уставлены аккуратными заплатками, безразмерные штаны держались на щегольских кожаных лямках, в нескольких местах лопнувших, но зашитых крупными стежками. Лицо Превана было сухим, старческим, серьезным и сосредоточенным, лишь в голубых выцветших глазах блестели странные полубезумные огоньки. От старого воина несло перегаром, но не мочой или чем похуже.
― Повтори, что ты сказала, юная дева, ― прокашлявшись, хрипло проговорил Преван.
― Я говорю, что в дни Тан-Дана благим делом будет помянуть погибших и попотчевать выживших.
Старик с надеждой покосился на бутыль в руках Тай.
― Тан-Дан - хороший праздник, ― осторожно согласился Преван, переводя взгляд с одной девушки на другую. ― Немногие хотят творить добро в эти дни, однако.
― Мы не из тех, кто забыл о чести, ― мягко заметила Мейри. ― Мой батюшка сражался на войне.
― Война, ― старик облизнулся. ― Война не доброе дело. Надеюсь, батюшка ваш жив еще.
― Увы, ― горько промолвила сагиня. ― Он пал.
Тай едва заметно покачала головой. Оба собеседника понятия не имели, о которой из недавних войн идет речь, и ходили вокруг да около, как торговец и покупатель на ярмарке. Старик боялся не угадать, против кого воевал отец щедрой девицы, по виду может и такшеарки, а может и ажезски, а Мейри кровь из носу нужно было зачем-то напоить старого солдата, то ли бершанца, то ли котегца.
― Стране нужно чтить своих героев, ― не выдержав, вмешалась Тай, многообещающе булькнув бутылью. ― Родина у нас одна. Выпьем за павших и ныне живущих!
― Выпьем, ― с облегчением хором повторили Мейри и Преван.
Старик повел девушек подальше от дорогой монастырской корчмы. В грязноватом питейном заведении, где за клубами дыма не было видно лиц, многие посетители наверняка подходили под описания окаянников, оглашаемых кликунами на площадях. Тай, по примеру подруги, набросила на голову нагрудную косынку, Преван с уверенностью старого завсегдатая присел за столик в крошечном закутке в углу, сделав приглашающий жест рукой. Подавальщик с неодобрением посмотрев на выставленную посреди столешницы бутыль, немного подобрел, приняв заказ на морс, сыр, соленья и ржаные лепешки. Преван осушил кружку с морсом, и Мейри поспешила налить в нее доверху брэнди. Когда старик выпил и удовлетворенно потер щетину над губой, сагиня встала и задернула пеструю занавеску. За покрытой подозрительными багровыми пятнами деревянной перегородкой и дырявой, но не прозрачной тканью странной троицы не было видно из общего зала.
Девушки тянули морс, выжидательно посматривая на вошедшего во вкус Превана. Старый пьяница разошелся вовсю и нес какую-то ерунду о бершанцах верхом на драконах и безголовых трупах, толпами нападавших на одинокого храброго воина. Тай так и не удалось выяснить, на чьей стороне воевал Преван. Старик не ел, но в одиночку опустошил почти всю бутыль. Опасения Тайилы оказались напрасны - брэнди оправдало возложенные на него надежды. Вскоре Преван застыл, подперев голову рукой, и затянул нудную и слезливую песнь на бершанском. За шумом, царящим в корчме, слова были почти неразличимы. Старик склонил голову на грудь и, казалось, позабыл о собеседницах; иногда, прерывая песню, он что-то шептал самому себе, пыхтя трубкой с едким табаком.
― Что теперь? ― спросила Тай.
Мейри встала, выглянула за занавеску, перелила остатки брэнди в кружку старика и протянула пустую бутыль подруге:
― Если что пойдет не так, успокоишь его этим. Держи за горлышко.
― Как успокоить? Ударить? ― ужаснулась Тайила. ― Что может пойти не так?
― Все. Сейчас увидишь.