Выбрать главу

– И я могу выпить много, – сказал Хоботов, – меня никто пьяным никогда не видел, под заборами не валяюсь.

– И меня тоже.

Мужчины незаметно для себя перешли ту черту, за которой начинается пропасть, и стаканы идут мелкими пташечками, не застревая в горле и не раздражая слизистую. Жидкость просто вливается, а как глотается, не замечаешь.

– Ты не будешь против, – сказал Штурмин, – если еще бутылку из твоих запасов возьмем?

– Бери хоть все. Для того и стоят, чтобы с хорошим человеком выпить.

– Один, случается, пьешь? – спросил Штурмин.

– Случается и пью. Иногда так заработаюсь, что потом не уснуть, и самое лучшее снотворное – стакан водки или виски.

– Виски?

– Виски я люблю, – мечтательно проговорил Хоботов" – и ты мне этот напиток не порочь.

– Самогонка самая настоящая, я пробовал.

– Ты его плохо распробовал, – сказал скульптор и полез в бар, загремев бутылками.

Искал рьяно, но оказалось, что есть водка, есть коньяк, есть вино, а виски нет – только пустые бутылки.

Штурмин рассмеялся:

– Ищешь как алкоголик заначку с утра – рьяно.

– Нет, гостя хочу угостить. У меня целый ящик стоит, я оптом закупаю. Сейчас, – и он отправился в комнатку, служившую кабинетом.

Из-за письменного стола он вытащил запечатанный картонный ящик и тут же разорвал его, именно разорвал, а не распаковал. Взял две бутылки, как бы взвешивая их в руках и прикидывая, сможет ли уговорить полтора литра. Решил, что вдвоем – смогут.

Когда Хоботов вышел к Штурмину, то увидел того сидящим с газетой в руках. Газеты лежали на нижней полке журнального столика. Скульптор тут же остановился, с его лица смело улыбку. Штурмин читал отчерченную маркером заметку из раздела криминальной хроники, в которой говорилось о маньяке, душившем сильных мужчин. Было там сказано о слесаре и о таксисте.

– Вот оно, виски – благородный напиток. Шотландский, отличный, сейчас попробуешь, – Хоботов выдернул газету из рук Штурмина и бросил ее на диван. А затем, высоко держа бутылку, стал наливать в стаканы.

* * *

Маша Хоботова добралась до мастерской отца на автобусе. Те деньги, которые он дал ей в прошлый раз, девушка истратила очень быстро. Она купила себе ботинки, а матери перчатки. Остальные ушли неизвестно куда – испарились: на кофе, на вино, на сигареты.

И теперь она нуждалась в улучшении финансового положения, то есть в подпитке. А так как деньги ей взять было негде, кроме как у отца, то она и приехала к его мастерской. Уже издали Маша увидела свет в окнах и даже обрадовалась.

«Работает папашка, денежки зарабатывает. А когда папашка работает, он не пристает с расспросами, сунет денежку и вытолкнет в дверь».

Особо любезничать с отцом ей не хотелось, все-таки разные они были люди, и если говорили больше десяти минут, то обязательно ссорились. Уже приготовив радостную улыбку для встречи с отцом, она подошла к двери. Но затем любопытство взяло верх, и Маша заглянула в окно, уцепившись пальцами за край жестяного карниза.

– Вот же, черт! – сказала Маша. – А отец-то не один, и не с женщиной.

«Если бы с женщиной, дело решилось бы просто: вошла, получила деньги и тут же, чтобы не мешать, удалилась».

А отец мало того, что был не один, так еще пил свой любимый напиток – виски. Маша знала, в такой момент лучше ему под руки не соваться, денег не получишь, а нагоняй устроит по полной программе, припомнит все. А этого девчонка не любила.

– Вроде, много уже выпили, – глядя на стол, пробормотала она и посмотрела на циферблат огромных наручных часов, где не было ни одной цифры, а только стрелки.

«Денег на пару чашек кофе у меня хватит. Пойду, потусуюсь в какой-нибудь кафешке или барчике, а потом вернусь».

И она, развернувшись, перепрыгивая через лужи, через грязные шумящие ручьи выбралась из двора.

«Будь ты неладен, папашка, только ботинки из-за тебя перепачкала! А шузы классные, сто пятьдесят баксов отдала. Таких ни у кого нет в классе, только у меня, да еще у Катьки похожие. Правда, ее – сотку стоят, а Катька врет, что двести. Я то цену ее шузам знаю, а она – моим».

Маша добралась до первого попавшегося барчика, но что-то он ей не понравился. Слишком уж много было там народа, слишком много небритых здоровенных парней в турецких куртках, от которых, как знала Маша, пахнет сырой или даже мокрой кожей. Она нашла другой барчик, метрах в ста пятидесяти от первого, там народу было поменьше. Она вошла, осмотрелась. Затем, улучив момент, когда мужчина слез с высокого табурета и направился в туалет, забралась на его место и постучала по барной стойке.

Подошел бармен:

– Вам чего?

– Добрый вечер, – буркнула Маша. – Мне спички.

– И все?

– Еще кофе, – буркнула девушка и, вытащив из кармана пачку сигарет, быстро прикурила.

Когда мужчина в сером плаще вернулся с мокрыми руками из туалета, его место оказалось занято. На табурете сидела худощавая девчонка.

– Это… – начал мужчина.

– Что это? – буркнула Маша. – Чего пристаешь?

Я не съемная.

– Место мое.

– Твое место? Где табличка, папаша, что место это твое?

– Какая табличка?

– А, да ты колхозник, не знаешь, что табличку надо ставить, мол, пошел в туалет пописать, место не занимать.

Мужик смутился. Такого он от девчонки-переростка не ожидал услышать. К тому же посетители уже обращали на них внимание.

А Маша, чувствуя себя в центре внимания, раздухарилась еще больше.

– Ходят такие… Маньяк ты, наверное, сексуальный!

Девочку увидел, и с мокрыми руками к ней лезет. Руки бы вытер! Или тебе носовой платок дать? Своего, небось, нет.

Мужик зло заворчал и сунул руки в карманы. Еще пару секунд, пару резких фраз, и он как цепной пес бросился бы на эту девчонку. Но вокруг захохотали.

Поведение девчонки посетителям бара понравилось.

– Платок покажи, батя, – послышался голос из угла. – Покажи!

– Пошли вы все! Вот молодежь!

Мужчина взял портфель, стоявший у высокого табурета, сунул его под мышку и быстро ретировался.

– Где мой кофе? – громко, голосом победителя крикнула Маша.

– Несу, несу, не кричи, не на вокзале! Это там можно шуметь и выпендриваться, а здесь веди себя прилично.

– Так я же ничего, просто дед ко мне клеиться начал, а лысые пескоструйщики не в моем вкусе.

– Какие в твоем вкусе? – бармен подвинул чашку с дымящимся кофе.

– Да вот такие, как ты, мне нравятся, в белых рубашках и с бабочками.

– Ну, спасибо, – бармен подобрел, ив не ожидал услышать комплимент. – Может, тебе сахару бросить?

– С сахаром я не пью, – щелкнув языком, сказала Маша, – сахар – белая смерть.

– Колеса, извини, не подаю.

– А мне колеса и не нужны, я не наркотка.

– Но кофе – это наркотик, – напомнил бармен, – легкий, но наркотик.

– А мне легкий и нужен, надо немного возбудиться. У меня сейчас разговор готовится с моим папашкой, ой, какой не простой.

– Успеха тебе. Он сюда придет, что ли?

– Еще не хватало! Если б он сюда пришел, он бы здесь все разворотил как бульдозер, мол, почему ребенку курить разрешаешь и коньяк в кофе льешь.

– Я тебе коньяк не лил.

– Это мне понятно, что ты не лил. А он скажет!

Тогда доказывай, что ты не лысый.

Бармен понял, лучше прекратить любезничать с обозленной девчонкой.

«Вот, стерва малолетняя! Злющая, как змея подколодная, которой на хвост наступили. Фыркает, шипит, того и гляди, в бедро зубами вопьется!»

Бармен взял сигарету, повертел ее в пальцах, причем повертел так ловко, как художник вертит карандаш, положил на место. Курить ему не хотелось.

А Маша пила кофе. Наконец чашка оказалась пустой, и девчонка перевернула ее вверх дном, а затем семь раз звонко щелкнула пальцами. Подняла чашку резко и принялась рассматривать черное пятно гущи, образовавшееся на тарелочке. Она вертела его и так, и этак, силясь понять, на что оно похоже.

– Иди сюда, – позвала она бармена, – смотри, что это?