Представителем Испании был назначен председатель государственного банка, бывший министр финансов. Италию представлял главный директор крупнейшей фирмы компьютеров, к тому же один из богатейших европейских финансовых деятелей. Англичанин был вице-канцлером недавно созданного университета в Киле (Keele). Представителем Германии был известный, старый (я хочу сказать — старше меня на два года) физик-ядерщик, который, к сожалению, часто хворал. Норвежец был одним из крупнейших представителей промышленности своей страны. Швейцарец был консультантом по менеджменту. О физике высоких энергий, за исключением немца и меня, никто из нас не имел представления. Кроме того, было бы наивно ожидать, что они будут посвящать его деятельности значительную часть своего времени.
Несмотря на то, что в апреле 1986 года все согласились участвовать в работе комитета, устроить пленарное собрание в Женеве удалось только в сентябре. Я предложил каждому из членов встретиться со мной до этого срока или по крайней мере высказать мне письменно свои соображения. Отозвался только швейцарец, который приехал в Париж, чтобы повидаться со мной. На собрании в сентябре я прочел следующее заявление: «Наш комитет состоит из семи членов. Это ни в коем случае не комитет, где один из членов (председатель) действует, а остальные собираются время от времени послушать, что он скажет. Если комитет с этим не согласен, я тут же складываю с себя полномочия». Все согласились, и после этого я смог добиться от них известной доли сотрудничества. Я ввел собрания по воскресеньям, как в Коллеже, так как все остальные дни были заняты то у одного, то у другого. Но задолго до этого, опираясь на свой бывший директорский опыт, я подобрал себе в качестве подручных двух молодых, но опытных специалистов физики высоких энергий, — оксфордского теоретика и французского экспериментатора. Оба провели когда-то немало времени в ЦЕРН'е и были хорошо знакомы с его многочисленными хорошими качествами и его небольшими недостатками.
Я не стану здесь рассказывать ни о нашей работе, ни о ее окончании. Все это находится в объемистом отчете в 166 страниц, который в свое время широко комментировался в прессе и с заключениями которого заинтересованный этими делами читатель, наверное знаком. Наше «новорожденное творенье» заслужило нам похвалы Совета ЦЕРН'а, а также «славы дань, кривые толки, шум и брань». Объединение служащих ЦЕРН'а выпустило длинное заявление, из которого извлекаю следующие строки: «Объединение считает, что отчет насыщен недоброжелательностью к персоналу ЦЕРН'а, которая выражается в субъективных или ложных аргументах, перемешанных с полуправдой, неправдой, оскорбительными намеками, необоснованными сплетнями, обманчивыми ассоциациями и тривиальностью стиля, удивительными в таком документе». Здорово! Больше всего, как начинающего писателя, меня огорчила «тривиальность стиля».
За труды ЦЕРН платил щедро, и сумму, которую я сэкономил, я внес в нашу академию для основания премии, которой каждые два года награждается с тех пор молодой физик за оригинальность и изящество его работ. Таким образом, своей личной инициативой я смог перекачать малую долю из тяжелой науки в легкую.
Израиль
В Израиле я побывал пять раз. В первый раз — на Международной конференции по ядерной физике в Вейсмановском институте, где я прочел доклад о возмущенных угловых корреляциях, во второй раз — в Иерусалиме в 1962 году на конференции по ЭПР, в третий раз — в 1968 году с Кастлером и Фриделем на франко-израильской встрече ученых, в четвертый раз — в 1980 году, чтобы прочесть ежегодную лекцию, основанную в память физика Джулио Рака, и в последний раз — в 1986 году в Хайфе, где я был награжден почетной докторской. Расскажу только две маленькие истории, связанные с первой поездкой. Наш самолет задержался в Париже, и Мессиа послал организаторам следующую телеграмму, которая всех развеселила: «Прибуду во вторник. Мессиа». Побывали мы в священном городе Сафате. Там я обратил внимание физика Сэма Девонса, с которым я прогуливался по городу, на группу молодых людей, которые выходили из ешибота (духовного училища). «Смотрите, какие умные одухотворенные лица! Какая потеря для теоретической физики!» Он ответил: «Вполне возможно, что, глядя на нас, они думают: какая потеря для изучения Торы!»
Я мог бы написать гораздо больше про Израиль, не буду этого делать по следующей причине: трудно писать про Израиль, не упоминая евреев. А мне лично по разным причинам трудно говорить о евреях с не евреями. Так как маловероятно и даже маложелательно, чтобы читателями этой книги были одни евреи, про Израиль я больше ничего не скажу.
Юпап
По служебным или научным обязанностям я побывал в большинстве европейских стран. Например, в Швеции и в Болгарии я впервые побывал как один из вице-президентов Юпап (ШРАР — International Union of Pure and Applied Physics). Во время заседания в Стокгольме наш американский коллега Аллан Бромли внес предложение о принятии в Союз Китая и при всех попросил меня поддержать его предложение, не предупредив заранее о своем намерении, что было не совсем корректно. Я его поддержал, опираясь на три довода. «Китай — самая цивилизованная из стран по трем причинам: во-первых, они открыли порох, но не изобрели огнестрельного оружия; во-вторых, они изобрели печать, но не изобрели газет, а в-третьих, что самое главное, они изобрели компас, но не открыли Америки».
В Болгарии мы заседали в Варне на берегу Черного моря. По окончании сессии мы отправились купаться с советским вице-президентом профессором Осипьяном. Но выкупаться нам не удалось, потому что Болгария комбинирует капитализм с другой политической системой. Все побережье окружено решеткой и пройти на пляж можно только через дверь, где кассир взимает мзду — это капитализм. В четыре часа кассир запирает дверь и уходит с работы, — когда как раз самая пора выкупаться. Это, конечно, уже не капитализм.
В связи с гонениями на Сахарова и Орлова моя деятельность как вице-президента Юпап приняла двусмысленный характер, и я почувствовал себя морально обязанным положить ей конец. С одной стороны, как вице-президент, я должен был поощрять научные сношения между всеми странами, а с другой стороны, как личность, я отказался от научных сношений с СССР, пока эти гонения будут продолжаться. Выход был один — уйти из Юпап, что я и сделал.
V. РОЩИ АКАДЕМИИ
Бессмертия меня объемлет жажда.
Обычаи. — Визиты. — Костюмы. — Графит и алмаз. — *Теория или эксперимент. — Иностранные общества. — *Предсказывая прошлое. — Двенадцать физиков
Мальчик, выдернутый с корнем из русской школы, прилежный лицеист, студент без руководства, исследователь без исследований, солдат разбитой армии, солдат «победоносной» армии, между ними четыре года «зеленой плесени», младший научный работник, старший научный работник, профессор и начальник, чего ему не хватало? Академии, чего же еще!
Знаменитый онколог Антуан Лакассань скончался в декабре 1971 года. Его смерть впервые породила в моей голове странную мысль — сделаться академиком. Перед тем, как объяснить, что меня привлекало в академическом чине, неплохо бы сначала рассказать, что из себя представляет наша академия наук или, вернее, что она представляла в конце 1971 года, так как она сильно изменилась за последние семнадцать лет. (И она в этом нуждалась!)
Я был поражен, узнав, что наша академия, «старая дама набережной Конти», как ее фамильярно называют, на сто лет моложе Коллежа, настолько она казалась старинней. Прежде всего, ее старил возраст членов: старшему члену секции геометрии Полю Монтелю было девяносто шесть лет, за ним следовали Морис Фреше — девяносто три, мои бывшие экзаменаторы Данжуа и Гарнье, дружно провалившие меня тридцать пять лет тому назад, которым было восемьдесят семь и восемьдесят пять лет, и, наконец, «молоденький» Жюлья, которому было всего семьдесят девять лет. (В секции была одна вакансия.) Не все секции были такими дряхлыми, но в 1972 году среди сотни академиков, кроме геометров, еще троим перевалило за девяносто и многим за восемьдесят. Средний возраст был значительно выше семидесяти. В 1970 году Альфред Кастлер начертил две кривые, которые показывали возраст академиков на протяжении последних ста лет при вступлении в академию и при смерти. Кривые постепенно сближались и, экстраполируя можно было ожидать, что они пересекутся еще до конца ХХ-го века.