В сказках можно поймать беса за хвост, или облапошить его, или умереть и хоть так, но выйти из проклятого круга. Здесь никаких бесов, кроме сидящих в его голове, не водилось, а смерть возвращала к одной и той же точке. К дому с правильно лежащими тенями, реалистичной перспективой, сногсшибательной детальностью предметов и поверхностей и — сплошной ложью внутри.
Койанисс честно попробовал дожить четыре дня один, абстрагировавшись от мертвой тишины в светлое время суток, скрипящей снаружи веревки — как будто она под самым окном болталась — и тихого скрежета щетки по полу — в темное. Двадцать девятого сентября он просто обнаружил, что выходил в кухню, а попал на улицу и стоит у крыльца под изумленным взглядом Элейны, опускающей ружье.
— Я столько раз просила тебя не вламываться ночами…
На этот раз маг не стал обещать ей ничего.
Человек, в принципе, был такой скотиной, которая привыкала ко всему. Койанисс привык сыпать им в чай снотворное каждую неделю — раз на пятый у него даже руки дрожать перестали — и приходить в себя в ночном лесу, слыша одну и ту же просьбу. Это в любом случае казалось лучше, чем гадать, что еще стукнет в голову Элейне или привидится ему лично через неделю пребывания в доме. После того, как он совершенно четко разглядел круглый шарнир вместо локтя Маргери, когда та рисовала за столом, у него отпала последняя тяга к экспериментам в этой области.
После очередной пары инъекций Койанисс, пошатываясь от усталости, побрел в спальню. То, что у него уже не тряслись руки, не значило, что его не мутило и ему не хотелось сдохнуть. Сдохнуть же в этом доме, к сожалению, было невозможно. Маг стал подниматься по лестнице, глядя в пол, и остановился, как вкопанный.
На ступеньках лежал лепесток розы, белый как снег, почти святящийся.
Не веря своим глазам, Койанисс посмотрел на пол коридора второго этажа. Там почти сияло еще с десяток лепестков, как будто кто-то шутки ради раскидал их, выкладывая дорогу. Как они в детстве оставляли на пути белые камушки, углубляясь в лес.
В воздухе тихо-тихо, почти неразличимо, звонил колокольчик. Непостижимо далеко, на самой границе слышимости, где-то между надеждой и бредом.
Койанисс пошел по лепесткам, не наступая на них. Оказался у двери собственной спальни, открыл ее и замер на пороге.
Потому что внутри оказалась другая комната. Если это вообще была комната. На ум Койаниссу скорее пришло бы определение «нумера». То ли второсортная гостиница, то ли третьесортный бордель. Два на три метра, грязноватый и потертый ковер винного цвета, тусклые обои, зеркало в безвкусной позолоченной раме на стене. Только кровати, занимающей большую часть комнаты, и не хватало для завершения антуража.
Колокольчик как будто стал чуть ближе.
Маг смотрел на старенькие обои — у плинтуса они были замыты и имели отвратительный грязно-розовый оттенок — и ему казалось, что за цветочным орнаментом проступает что-то еще. И еще он вспомнил, что когда-то уже видел эти обои, и они его до ужаса напугали.
Впрочем, что бы за ними ни стояло, вряд ли это оказалось бы страшнее, чем руки Маргери на шарнирах или лужи крови и мыльной пены на затертом почти до дыр полу.
Маг, выдохнув сквозь стиснутые зубы, переступил порог. Пол и потолок не поменялись местами. Его не швырнуло в ночную тьму к крыльцу собственного дома и к собственной жене, принадлежность которой к роду человеческому оставалась под большим вопросом. Рассохшиеся доски под ногами заскрипели — и только. Колокольчик заливался все громче. По провонявшей дешевыми духами комнатушке плыл чистый, холодный звон. Койанисс двинулся на звук, по старой привычке отвернув лицо от зеркала. Там все равно отражался не он, а кто-то гораздо старше, хотя цветом волос и ростом вроде похожий. Сравнивать маг не имел ни малейшего желания.
Пять шагов — и Койанисс протянул руку к обоям. Колокольчик заливался прямо за ними. Маг даже не особенно удивился, когда его рука — изрядно постаревшая, с отлично видимыми сухожилиями — прошла сквозь стену и наткнулась на что-то холодное за ней.
Вертикальные прутья. Обыкновенная решетка, как в тюремной камере.
С той стороны ему в руку вцепились пальцы. А потом он услышал незнакомый женский голос, приказавший почему-то на языке калладских захватчиков: