- Ты регулировщик?
Мальчик улыбнулся, стараясь казаться дружелюбным, но было видно, что он напуган. Напуган, но настроен решительно.
- Ее остров? - спросил. - Вы скучаете?
Фридман сжал кулак еще сильнее. Так, что мог бы поклясться - ногти больно вошли в плоть.
- Куда ты меня везешь?
- Есть... Отсюда можно уйти незамеченными... Попробовать уйти... Есть, если можно так выразиться, экстренный выход. Они, я во всяком случае, на это надеюсь, не успеют достать вас.
Парень задумался на секунду, будто сверяясь с чем-то у себя в голове или советуясь с невидимым голосом.
- Отключить вас по правилам не получится, они узнают. Простите, Антон. Той Светланы уже давно нет. Нет нигде. Она была частью враждебных конфигураций Сингулярности, вы же понимаете...
- Ты... Какого хрена ты мне вешаешь? Зачем это все?
- Я вижу вашу память, Антон. И просто пытаюсь помочь. Поверьте, хорошо? Я ваш друг.
- В чем именно помочь? Кто ты такой?
Лифт остановился. Фридман пытался ухватиться за время, сказать себе, что прошло пять минут, две минуты, тридцать секунд, но и это тоже обман здесь, в верхнем мире.
- Вы проснетесь примерно за сотню лет до того, как уснули, Антон. Сейчас бесполезно что-то рассказывать или объяснять, нас скоро обнаружат, а ваш индекс доверия ниже нуля. Я постараюсь разблокировать часть вашей памяти, хотя не уверен, что у меня получится. Найдите себя самого. Точнее... Неважно. Идите. Найдите ее и все поймете, вы совершили большую ошибку, мой друг, нельзя быть настолько эгоистичным.
- Какого...
- Вы все уже знаете, Антон. Есть регулировщики, а есть патрульные. Вы не первым решили, что манипуляции со временем помогут решить какие-то личные проблемы. Конечно, - усмехнулся, - дураков, решавших исправить глобальные арки истории мало. Обычно иммигранты более, чем осторожны... Все, они здесь. Идите!
- Кто?
- Мое имя Андрей Манохин. Запомните. И найдите Лапшу, он поможет вам. Он ждет. Идите.
Пространство мгновенно схлопнулось до маленькой белой точки и взорвалось, как сверхновая.
***
...Высокий бледный человек без признаков половой идентичности доброжелательно улыбнулся. Ничего хорошего это не сулило. Фридман поерзал. Без подключения он чувствовал себя исключительно неуютно.
- И ничего нельзя сделать?
- Что вы имеете в виду, Антон?
Фридман вздохнул, вставать и выходить не хотелось: там, в коридоре, ждала Ромашка. Девочка с большущими глазами, которая переживала едва ли не больше, чем он сам. Сидела там, сжав кулаки. Ужасно не хотелось выходить к ней не солоно хлебавши.
- Ничего, извините.
- Вы можете быть свободны. Спасибо за ваше время. Обязательно попробуйте сдать экзамен в следующем календарном году.
И улыбается, как зомби. Потом коридор, еще четверо ребят примерно его возраста вжались в кресла. Обеспокоенные глаза Ромашки. Теплый свет, запах... хвои, что ли... В башнях умели создать комфорт...
- Ну что?
- Сама же знаешь.
- Ничего! - Ромашка сдула со лба прядь. Было видно, что ужасно расстроена, но пытается делать вид, что все в порядке.
- Попробуешь еще раз. В следующем году. А что не так?
- Честно не знаю. Видимо, никогда не получится из меня регулировщика. Какие-то, - Фридман прикоснулся двумя пальцами к левому виску, - неправильные заводские настройки, не переживай, малыш. Может...
- Да хрен с ними, идем!
Она была странной. Импульсивной, большого о себе мнения. Не умела проигрывать, спала только на животе. Долго боролась против обязательного подключения...
...Время порвалось, сгнило изнутри и лопнуло.
Вот Ромашка уже часть системы, - и в нашем полио нет гражданина, который не был бы, - а вот Сингулярность решает, что контролировать жизнедеятельность человека можно, даже не принимая во внимание Первый Протокол.
Все просто: вы часть меня, ребята, все вы. Будет так, как я хочу. Или я уничтожу вас всех.
***
Была холодная ночь. Антон проснулся от того, что ему прямо в лицо льется вонючая струя. Две неясные тени возвышались над ним, заторможено перебрасываясь какими-то малопонятными фразами.
Злости или ярости не появилось. Антон просто лежал и ждал, когда человек закончит справлять нужду. Воспоминания, которые разблокировал Манохин, раздавили Фридмана. Оказалось, что вообще ничего больше неважно. Ни в чем нет смысла.
- Я тебе говорю, - сказал пьяный голос, и послышался звук закрываемой ширинки. - Смысла нет.