– Да, как сказать… – замялся Наум. – Живу себе помаленьку…
Андрей широко улыбнулся:
– А ты, наверное, домой идешь? Может, пригласишь на чашечку кофе?
– М-мм… пойдем выпьем чайку, не стоять же тут, обнявшись, на краю лужи, – хмыкнул Меллер.
Кофе у Наума, конечно же, не оказалось, как впрочем, и чая. Нашлись, правда, две бутылки пива и хвост тарани. Андрей поспешил заверить, что рад и этому.
Меллер залпом осушил кружку, крякнул и, утерев губы, многозначительно добавил:
– Да-а… Так вот!
– Хорошее пиво, – отозвался Рябинин. – Хотя и теплое. Ты отчего, Наум, такой мрачный? На дворе – солнце, журчат ручьи. А небо какое – только посмотри! Душа радуется.
– Ну да, весна, определенно, – покосившись за окно, кивнул Меллер и устало добавил: – Прости, я только вчера прибыл из Москвы, уморился.
Рябинин добродушно потрепал его по плечу:
– Не беда, отдохнешь. А я ведь тебя искал!
Наум сделал вид, что крайне удивлен.
– Да-да, искал. Хотел поговорить, объясниться, чтобы ты не держал обиды. Я ведь скоро уезжаю, и, возможно, навсегда.
Меллер растерянно похлопал глазами:
– Как так «навсегда»? – переспросил он. – Тебя переводят?
– Сам уезжаю, хотим с Полиной начать новую жизнь.
– Ах да! – Наум хлопнул себя по лбу. – Забыл! У вас там были неприятности… Мне говорили… Далеко уезжаете?
Рябинин пожал плечами:
– Пока не решили. Страна большая. Потому и хотел тебе сказать, что повздорили мы зря, оба были не правы.
– Верно, – краснея, ответил Меллер. – Совершенно одурели! А все из-за этого чертова Веньки!..
– Парень получил пять лет исправительной колонии! – сухо оборвал его Андрей.
Наум покивал и торопливо протянул руку:
– Ну, так мир?
– Мир, – Рябинин пожал ладонь Меллера и вновь наполнил кружки. – За твое здоровье!
Успокоившись, Наум рассказывал о командировке, о своих личных планах, о переменах жизни в столице.
Андрей слушал, вспоминая все связанное с Меллером. Он не мог объяснить, чем же ему приятен этот несуразный, шумный, так не похожий на него человечек. Рябинин давно уже понял, что рядом с Наумом ему легко и приятно, как будто знал он его долгие годы…
Засиделись они до вечера. Когда Андрей спохватился, за окном уже смеркалось.
Прощаясь у дверей, Рябинин обнял Наума и с нескрываемой грустью сказал:
– Свидимся ли мы? Не знаю… Что бы потом обо мне ни говорили, помни: я был честен с тобой и любил по-братски. Всего тебе доброго.
Проводив Андрея, Меллер долго стоял у окна, стараясь вникнуть в его слова. Он не мог понять приятеля, да, наверное, и не очень пытался. Наум упрекал себя в черствости, сетовал на занятость и житейскую суету. Ему захотелось даже догнать Рябинина, извиниться, но он побоялся не найти нужных слов.
Двадцать второго мая Полина уезжала в Париж.
Вещи уже находились в купе, Даша и отец простились с ней и оставили наедине с Андреем.
Они говорили друг другу положенные при прощании слова и думали, как все это глупо и несуразно. Рябинин решился первым. Он крепко обнял Полину и поцеловал.
– Все образуется, Полюшка, поверь! – горячо прошептал Андрей.
– Образуется? – Полина пытливо искала его глаза. – Нет, правда? Ты что-то уже придумал?
– Потерпи, прошу, – натянуто улыбнулся он и, помолчав, добавил: – И ничему не удивляйся.
Паровоз дал короткий гудок, проводник объявил отправку. Рябинин вновь поцеловал Полину:
– До свидания!
Она кивнула и нехотя пошла в вагон. Стоя в дверях, Полина смотрела на Андрея, будто стараясь запомнить каждую его черточку.
Поезд медленно тронулся. Рябинин широкими шагами догонял вагон, не отпуская глаз Полины.
– Скоро увидимся! – крикнул он.
Полину мучило расставание. Она помахала Андрею рукой и пошла в купе.
«"Все образуется»…Что он имел в виду? Как хочется глупо, по-девчачьи просто верить в чудо!..»
Глава XXIX
Путешествие проходило с обычной скукой и однообразием. Станции, выходы в вагон-ресторан и знакомства с попутчиками занимали Аркадия лишь первые три дня. Затем он предался равнодушному наблюдению пейзажа за окном. Приволжские степи сменили уральские горы, затем снова степи и, наконец, – бескрайняя сибирская тайга. Она всасывала поезд все глубже и глубже, и порой казалось, что узкая железнодорожная колея – дорога без возврата. Мрачные мысли о неотвратимости происходящего все чаще посещали Аркадия. Юноша глядел на чужие, диковинные места, исподволь начиная жалеть об отъезде. Ночами он забывался на час-другой, а потом бесцельно пялился в потолок или выходил в тамбур. Дробный перестук колес и свист ветра завораживали его. Аркадий подолгу стоял, прижавшись лбом к окну, отдаваясь могучей воле летящего сквозь непроглядную тьму состава.
Старицкий, напротив, пребывал в бодром состоянии духа. Он выскакивал из «пульмана» на каждой остановке, возвращаясь с газетами и никчемной провизией. Вскоре купе оказалось заваленным прессой всяческих губерний и уездов, пирожками, вяленой рыбой, жареными семечками. В ответ на брезгливые взгляды Аркадия Георгий лишь раздаривал продукты соседям и проводникам, однако с приближением очередной станции куча провизии немедленно пополнялась.
Старицкий слишком хорошо знал «своего Кадета» и потому сразу же заметил его хандру, но списал тягостное настроение юноши на однообразие путешествия. Сам Георгий не терял времени даром и старался полностью войти в роль руководителя этнографической экспедиции. Из десятка научных пособий он почерпнул необходимую терминологию, дополнив образ отросшими усиками и бородкой.