Аркадий лихорадочно вспомнил все, что знал о прошлом Георгия Старицкого: «Блестящий, храбрый офицер, кавалер боевых наград… Сражался за Родину и на германской, и у Корнилова… Штурмовал Екатеринодар, был ранен под Орлом… Боже мой!!! Я – та злосчастная причина, что помешала ему погибнуть за Отчизну, принять славную смерть героя! Я сбил его с пути, увлек преступной романтикой, превратил в… – Мертвящий ужас пронзил юношу. – Ведь он пытается… хочет нормальной жизни… Друга нашел…
А я… я тяну его в прошлое… Значит, не Рябинин – злодей… Именно я – последний… связываю его с нашим темным миром… Я – первый его соратник, правая рука… Что же я наделал?»
Ристальников сжал кулаки и закусил губу. Кровь побежала по подбородку, но он не замечал ее, не чувствовал боли.
– Я все исправлю! – решительно прошептал Аркадий. – Если у меня что-то еще и осталось – так это понятие о чести и дружбе.
Он вернулся к лавке, сосредоточенно оделся, застегнул все пуговицы черной шелковой косоворотки, расправив складки и подтянув ремень. Аркадий разложил по карманам свои обычные безделушки: часы, носовой платок, верный револьвер. Затем он причесал волосы, глубоко, по-военному надвинул на глаза кепи; не глядя на Старицкого, коротко козырнул и вышел из избы.
Никита очнулся от легкого толчка.
– Что, пора? – негромко спросил он.
– Да вроде того, брезжит… – шепнул в ответ Еремеич и кивнул куда-то в сторону. – Я не об этом… Собрался уж вас тормошить, гляжу: парень ваш, Аркадий который, первым выскочил да резвенько так, туда вон, за сосну, – шасть!
– По нужде, должно быть… – Никита коротко зевнул.
Еремеич недоверчиво прищурился:
– Одетым по всей форме? И даже в картузе и с револьвером? Кабы чего… не того! Лицо у него уж чересчур…
Из-за сосны неподалеку раздался глухой выстрел.
– Господи помилуй! – охнул Еремеич и перекрестился.
Сухой, слишком хорошо знакомый звук вмиг оборвал сны. Рябинин и Старицкий разом сели на топчане. Словно по команде, каждый нащупал в изголовье пистолет и прислушался.
– Ой, горе! – донесся со двора протяжный голос Еремеича.
В дверях застучали сапоги.
– Горе-то, вста… – не закончил хозяин, натолкнувшись на два вороненых ствола. – Да идите же! – нетерпеливо отмахнулся он.
…Первым они увидели Никиту. Он стоял у сосны, опустив голову на грудь, упорно глядя куда-то вниз. Там, привалившись спиной к стволу, неподвижно сидел Аркадий. В широко открытых глазах плыли розовые отблески зари. Он выглядел спокойным и умиротворенным, кончики губ чуть улыбались.
Старицкий наклонился над ним.
– Не надо, атаман, я проверял, – остановил его Никита. – Кончился Аркаша; без мучений – прямо в сердце.
Георгий нетерпеливо мотнул головой, сдавленно выругался и пошел прочь, не разбирая дороги. Андрей растерянно смотрел на его крепкие босые пятки, на болтающиеся тесемки полувоенных бриджей…
– Как же теперь, а? – прикрывая покойнику глаза, вздохнул Никита.
– Выкопайте могилу! – встрепенулся Андрей и крикнул в сторону избы: – Еремеич! Неси-ка кирку с лопатой, да поживей.
Покуда хозяин с Никитой долбили тяжелую каменистую землю, Рябинин плотно запеленал тело Ристальникова в рогожу и крепко перевязал бечевкой.
Старицкий вернулся, когда тело уже опустили в могилу. Никита испытующе покосился на атамана. Тот молчал, уставившись на грязную рогожу на дне ямы. По бледному напряженному лицу Георгия то и дело пробегала судорога, на шее и висках вздулись тугие жилы.
Простояв так несколько минут, Старицкий нагнулся, захватил горсть земли, бросил в могилу и решительно направился к избе.
– Мальчишка! – еле слышно прошептал он и у самой двери громче добавил: – Закапывайте, нечего ждать.
Никита пошатнулся, как-то беспомощно и суетливо переступил ногами по парной земле. Он вспыхнул и, пряча глаза, пробурчал:
– Ну, Еремеич, закидываем, что ль?
Хозяин торопливо покивал и принялся закапывать могилу.
– Прости, Господи, его душу грешную, – Никита мелко перекрестился и бросился помогать.
Рябинин досадливо поморщился и пошел вслед за Георгием.
Старицкий разбирал мешок Ристальникова.
– На вот, повяжи под рубаху, – протягивая Андрею брезентовый пояс, сказал он.
Рябинин принял увесистый, похожий на охотничий патронташ пояс, застегнул его поверх гимнастерки.
– Сказано же тебе – под рубаху! – раздраженно бросил Старицкий. – Как-никак двести тысяч потащишь в золоте и английских фунтах.
– Не беспокойся, – холодно ответил Андрей. – Лучше бы ты сказал пару слов у могилы… На прощание.
– Ишь ты, пожалел! – яростно затягивая тесемки своего мешка, фыркнул Георгий. – Нашел, паршивец, где стреляться! Слюнтяй!
Он погрозил Рябинину пальцем:
– Вот она, Миша, голубая кровь! Все это великосветское воспитание, политесы и прочая галиматья… А я-то его, дурака, пожалел; с собой потащил, не бросил, как собачонку шелудивую, под забором. Чтобы он вот здесь, за четыре с половиной тысячи верст, себя пристрелил! Ты только посмотри, каков фрукт! Не хватало еще из-за этого сопляка переправу сорвать…
– Перестань! – резко оборвал его Рябинин. – Не в переправе дело… Завтра переправимся, невелика беда.
– Ну уж не-е-ет, – упрямо протянул Старицкий. – Сейчас пойдем!