Большой Юзеф заваривал чай и делал бутерброды для себя и для Марыли, которая еще лежала в постели. При виде запыхавшегося, но сияющего Юзека он настолько удивился, что чуть не забыл остановить будильник на ночном столике.
— Вот… Вот она! — Юзек от счастья слова не мог выговорить.
— Что там у тебя? — спросил Юзеф.
А маленький Юзек вытащил из-за пазухи рукопись.
— О Господи! — воскликнул Юзеф. — Быть того не может! Мне это, наверно, снится, ущипни меня, пожалуйста.
Но Юзеку не пришлось его щипать, это сделала за него Марыля, которая вскочила с постели. Юзек застеснялся и отвернулся.
Убедившись, что это не сон, Юзеф стал допытываться:
— Откуда ты ее взял? Как это произошло? Все страницы целы? Хенек ее прочел? А учительнице или кому-нибудь другому не показывал? — и так далее.
Юзек отвечал и стал до того самоуверенным, что заявил:
— Если бы Хенек мне ее сам не отдал, я бы у него отнял. Конечно, Хенек не читал, а если даже и читал, то не понял, потому что он дурак.
— Дурак-то он дурак, — вмешалась Марыля, — но все же сообразил, что ты украл у него биографию.
На это у Юзека ответа не нашлось, однако он был уверен, что Хенек не показывал рукопись никому, даже учительнице, потому что Хенек никогда не ябедничает — нет, этого о нем не скажешь.
— Возможно, — сказал Критик, который только что пришел, — но я считаю вашу радость, коллега, необоснованной и преждевременной.
Юзеф не ответил, потому что как раз в этот момент к нему явилось вдохновение.
Юзеф не ответил, потому что как раз в этот момент к нему явилось вдохновение.
Он взял Юзека за руку и оба они пошли в парк, где сейчас было много свободных скамеек, потому что дети учились в школе. Пошли они в парк, чтобы написать продолжение повести, то есть о том, что приключилось с рукописью.
А тем временем Марыля и Критик вместе пили чай и ели бутерброды, приготовленные Юзефом, который на радостях забыл, что не позавтракал.
— У меня дурные предчувствия, — говорил Критик. — Все это плохо кончится.
— Пустяки, — сказала Марыля, — обычные заботы людей, у которых есть биография. Я бы чувствовала себя на седьмом небе, будь у меня такие заботы.
— Не понимаю, о чем ты говоришь, — удивился Критик.
— Не понимаешь? Да о том, что у меня нет никакой биографии, а без биографии нельзя быть писателем. И поэтому мне приходится писать антироман.
— Ты еще молодая, у тебя вся жизнь впереди, — утешал ее Критик. — Успеешь обзавестись биографией.
— Быть может, — сказала Марыля. — А если не удастся— так украду у кого-нибудь.
— Не болтай глупостей, — возмутился Критик. — За такие штучки можно вылететь из Кружка молодых и даже угодить в тюрьму.
— Я как раз думаю, что бы такое сделать, чтобы туда попасть.
— Ты с ума сошла! — всполошился Критик. — Что ты вбила себе в голову?
— Вовсе не сошла. Тюремная биография сейчас очень высоко ценится. Особенно на Западе. Сразу предоставляют политическое убежище и делают рекламу в газете.
Критик ничего не сказал, так как он не хотел, чтобы Марыля вела с ним разговоры, о которых он должен сигнализировать в Дом Партии.
За стеной что-то стукнуло и Критик испугался.
— Ничего страшного, — сказала Марыля. — Наверное, у Профессора упала книжка с полки. Он без конца исследует историю.
Критик успокоился и Марыля продолжала:
— Это бывший хозяин Черта. Он сидел в тюрьме за то, что был реакционером. Сейчас курс изменился, его освободили, и он снова исследует, чем больна история. Когда его выпустили, он пошел в свой особняк, где теперь районный суд, но Черт его не впустил, потому что уже успел позабыть Профессора, а у него не было маленького Чертенка, который мог бы ему напомнить о прежних временах. Иными словами, у него тоже не было биографии, только не совсем так, как у меня. Впрочем, Черту это ни к чему, ведь ему не надо писать роман. Когда я говорю, что у меня нет биографии, это вовсе не означает, что я не помню себя такой, какой была, пока не повзрослела, что у меня нет своей маленькой Марыльки. Но моя маленькая Марылька не еврейка, она не могла участвовать в состязаниях на первенство по писанью, она даже не убегала из дому. И вокруг Марыльки тоже ничего не происходило. Не было партизан — ни народных, ни патриотических. Марыльке, правда, задавали сочинения на тему «Кем я хочу быть», но отвечать разрешалось только одно: «Передовиком труда на благо нашей партии» — других ответов учительница не признавала. Поэтому я ничего не могу писать вместе с маленькой Марылькой, разве что о светлом будущем, но для этого маленькая Марылька мне не нужна. Впрочем, о том, что будет и как тогда будет хорошо, писать мне не хочется.