Неистовый волчий вой сорвался с губ колдуньи, протяжный и полный бессильной злобы.
Он же не знал… он ничего не знал об их планах, ни о том, что она делала для него. Он не повинен в собственной слабости! И все же, как ни старалась Марна найти для принца оправданий, чувства не поддавались доводам разума.
Он должен был знать!
Валерию судьбой и рождением уготовано было стать воином и правителем. Инстинкт бесчисленных поколений вождей должен был подсказать ему, что грядут перемены, грозные и неумолимые, подобно роковому девятому валу, и если он не попытается оседлать эту волну, – она захлестнет и поглотит его. И все же, несмотря ни на что, принц предпочел закрыть глаза, спрятать голову под крыло, подобно перепуганной птице, искать убежища в бесплодных грезах и лживой страсти.
Чем же могла помочь ему лесная колдунья? Она сделала все, что могла!
Устало и обреченно Марна опустилась на свое место у жаровни. Угли почти угасли, и ей пришлось долго дуть на них, покуда она вновь не ощутила обжигающее дыхание огня. Ей не хотелось больше смотреть – на сегодня она видела достаточно, однако некая смутная сила точно подталкивала ее… как будто она не находила в себе мужества прервать сеанс ясновидения, унося в памяти образ Валерия, предающегося постыдному соитию с той, что была, в глазах колдуньи, не человеком даже, но пустой оболочкой, наполненной тупым вожделением.
Ей необходимо было увидеть еще хоть что-то…
Однако подглядывание за дворцовой жизнью опостылело ей, сделалось невыносимым, и, хотя многое еще хотелось узнать, она с отвращением отвратила взор. Несколько мгновений она точно парила в сером пространстве, лишенном формы и границ, – странном межмирье, служащем границей между областью живых и той, что населена высшими духами и истинными отражениями.
Затем усилием воли поднялась выше.
Воздух на этом плане – если это можно было назвать воздухом, – казался смертельно разреженным, и колдунье было тяжело находиться здесь. В этом мире тончайших эманации даже ее магическое зрение казалось грубым, физическим, и она испытала вдруг нечто давно забытое, утраченное, – ощущение рези в глазах, точно слишком долго разбирала слепую вязь манускриптов при неверном свете лучины.
Пребывание на этом плане всегда было мучительно, и лишь сильнейшие из земных некромантов находили силы подняться сюда, ибо этот мир не выдерживал их чужеродные, слишком грубые тела, как вода не выдерживает тяжесть камня, давая ему пасть на дно. Лишь на несколько мгновений удалось ей задержаться, – однако даже этого оказалось достаточно, чтобы увидеть все то, что ей было необходимо.
Столкновение, что выражалось на земле в противодействии отдельных людей, армий и целых держав, представлено здесь было в форме потоков энергий, – именно так, как она и представляла себе прежде. Черная огненная река, и навстречу ей – синяя, густеющая снегом и ветром… древняя, из глубин веков пришедшая мощь. Там же была тень черного кречета, распластавшего крылья, столь мощного некогда, однако обреченного на неминуемое поражение, ибо не под силу ему было ни обуздать поток раскаленной лавы, ни взмыть ввысь с ледяным Бореем. Своей собственной силы не увидела она – но это было естественно, ибо сейчас она была в самом средоточии ее…
Однако теперь, на этом новом плане, в новой перспективе, Марна узрела нечто, о чем знала все это время, однако не уделяла достаточного внимания, удерживая на самом краешке сознания, как нечто важное, что могло сослужить службу когда-нибудь позже, однако до сих пор неведомо когда и какую именно. Скрытая, потаенная сила, способная изменить всю картину их сложного, запутанного мира, однако овладеть ею мог далеко не всякий, ибо тайна, та была упрятана в зашифрованной вязи древнего фолианта, схоронена надежно, заперта на замок от нескромного взора, – и все же к ней имелся ключ.
И в тонкой сфере, где истинный свет невозможно сокрыть ни в пергаменте, ни умолчанием, ни даже смертью самой. Оно сияло огненно и ясно, приковывая взоры тех, кто обладал достаточной мудростью и отвагой, чтобы увидеть его, – Сердце Аримана, чью тайну хранили в себе страницы Скрижали изгоев, похищенной немедийским жрецом, ради которой он готов был взойти на костер и которая могла теперь стать решающим, спасительным оружием в борьбе за будущее Аквилонии.
Спускаясь по узкой винтовой лестнице, что вела из личных апартаментов короля на верхушке донжона, принц Нумедидес остановился перевести дух на крохотной площадке, освещенной смолистыми факелами, коптившими в медных скобах в стене. Принца мучила одышка, и он с ненавистью взглянул вниз, в пронизанную алыми отсветами тьму, прикидывая, долго ли еще осталось до низа.
Судя по всему, оставалось немало…
Он не мог взять в толк, ради чего понадобилось Вилеру устраивать себе кабинет на такой высоте, и как тому, в его-то годы, удается каждый день карабкаться туда-сюда по этой треклятой лестнице – и не сломать себе шею!
Нет, как только он станет королем, то велит перенести свои покои в правое – новейшей постройки – крыло замка, желательно, на первый этаж. И никаких башен!
Отдуваясь и утирая пот со лба, принц продолжил спуск.
Ступени винтовой лестницы были настолько узкими, что едва вмещали стопу человека, и идти приходилось крайне осторожно, ибо каждый неосторожный шаг мог закончиться падением и смертью, ведь помимо всего прочего, здесь отсутствовали даже поручни, за которые можно было бы ухватиться, оступившись. Вилер объяснял как-то, что так он чувствует себя в безопасности: якобы злоумышленникам не так легко будет пробраться в его покои незамеченными, – однако Нумедидес скорее склонялся к мысли, что королю доставляет удовольствие относительное одиночество и уединенность, даруемые донжоном… и унижение советников и придворных, вынужденных карабкаться в это воронье гнездо ради встречи с повелителем.