Ну а кроме того, он не мог и представить себе, что будет делать в Храме Тысячи Лучей в ожидании, пока подтянутся остальные. Разве что молиться…
Взгляд его с тоской скользил по ползущим мимо неуклюжим дормезам и паланкинам. Проезжающие мимо верхом офицеры гвардии, в отличие от придворных, дружески кивали – он почти всех знал по именам и пользовался среди них определенной симпатией, но сейчас у него не было желания заводить с ними разговор. Отвечать на вопросы, улыбаться, шутить, – это было свыше его сил.
Его миновала карета с гербом на дверце, запряженная восьмеркой черных, как уголь, лошадей, – это ехал сам Вилер. Интересно, подумалось принцу, там ли сейчас Нумедидес, и что за яд расточает сейчас этот подлый пес, отравляя душу короля против Валерия… однако тяжелые шторы скрывали окна, и взгляду принца не удалось проникнуть внутрь. Рассеянно усмехнувшись, он пожал плечами.
Была бы возможность – он с радостью придушил бы Нуми, эту подлую лживую гадину, собственными руками. Однако отравлять себе жизнь постоянной тревогой и опасениями было бы слишком нелепо. Да, воистину, пусть все идет, как идет, сказал он себе устало. Любой удар судьбы он постарается встретить с мужеством и стойкостью воина. Хотя бы этому жизнь научила его вполне.
И, пришпорив коня, Валерий Шамарский рысью пустил его вперед, вдогонку королевской карете.
По пути он обогнал Амальрика Торского, неспешно ехавшего на чалом жеребце, украшенном черными перьями, в том месте процессии, что установлено было для дуайена дворцовым протоколом. За ним, в нескольких шагах, следовал паж барона, смазливый юнец с каштановыми кудрями до плеч и алыми, точно лепестки розы, губками. Злые языки болтали, что этого мальчика Амальрик ценит отнюдь не за сметливость, но за услуги вполне определенного свойства; и сейчас, глядя на черноглазого красавчика, не спускавшего глаз с барона, принц вполне готов был с ними согласиться. Странно однако, что именно его взял посланник с собой сегодня…
Нелепой была бы мысль, что и в храме Митры он надеется найти место для плотских утех. И хотя Валерий был уверен, что подобного святотатства немедиец не допустит – все же мерзкие мысли, придя однажды, не желали отпускать его, и принц, дав волю воображению, почувствовал, что краснеет.
Именно в этот миг паж барона, словно ощутив на себе взгляд Валерия, повернулся, уставившись открыто ему в лицо, с непочтительностью, граничившей с дерзостью. Принц готов был одернуть его, но язык словно прилип к гортани. Это было невозможно, смехотворно – все же он не мог отделаться от мысли, что и прежде ему уже доводилось видеть эти глаза, жгуче-черные, полубезумные, пылающие неукротимым нездешним огнем.
И глаза эти не были глазами красавчика-пажа.
Содрогнувшись, принц с усилием отвел взгляд. Привидится же такое! Должно быть, бессонные ночи так подействовали на него. Он стал слишком мнителен, впечатлителен, точно девица в тягости…
С досады Валерий стегнул лошадь и пустил ее вскачь, обгоняя неповоротливые дормезы и паланкины, тесня гвардейцев и стражу, и вскоре выехал далеко вперед, вновь заняв во главе колонны место, принадлежащее ему по праву.
Юноша-паж, ехавший следом за Амальриком, с облегчением проводил принца взглядом и, не удержавшись, поднял руку, чтобы утереть испарину, выступившую на лбу. Слава Митре, пронесло!.. На несколько мгновений сердце его перестало биться – он был уверен, что Валерий узнал его. Хотя они с шамарцем виделись вблизи лишь однажды, тому, похоже, что-то запомнилось в облике Ораста, если он сумел признать жреца и в таком обличье. Ораст явственно уловил сомнение, промелькнувшее в глазах принца, несмотря на то, что самому себе бывший жрец казался совершенно неузнаваемым в светском платье, слоем грима на лице и накладными локонами.
Зря, конечно, он так уставился на шамарца.
Но, Митра свидетель, он не мог заставить себя отвести взор и смотрел на своего врага, точно кролик на удава. Миг назад он не боялся, но теперь липкий страх обволок его. Он лишь теперь осознал, что несколько мгновений все их предприятие висело на волоске, понял, какому риску подвергалась его жизнь…
Неудивительно, что лоб покрылся испариной, а по коже побежали мурашки.
Однако же обошлось. Он вздохнул с облегчением, испытывая неодолимое желание окликнуть барона, поделиться с ним пережитым ужасом, в поисках ободрения – но это было невозможно. Амальрик строго-настрого приказал ему держать язык за зубами, пока они не приедут на место, и, что бы ни случилось, не обращаться к нему первым. Таково было правило, установленное немедийцем для всех своих слуг, и паж Альфео, чью роль сегодня играл Ораст, также не был исключением. Многим при дворе известно было, что челядинцы барона готовы вынести безмолвно даже пытки, лишь бы не прогневить господина, и малейшее отступление от обычая грозило не остаться незамеченным.
И хотя Ораст накрепко запомнил все это, ему стоило огромного труда сдержать себя. Он невольно подумал, что не согласился бы пойти в услужение к дуайену даже за тысячу золотых.
Впрочем, нужно было признать, что излишняя, возможно, требовательность и строгость барона идет рука об руку с иными его качествами, коими Ораст не мог не восхищаться. С той самой минуты, как он прибыл в Тарантию накануне, уставший, голодный, доведенный до отчаяния дорожными неурядицами, и постучался в двери башни, где находились покои Амальрика, тот немедленно взвалил все заботы о нем на свои плечи, и жрец с облегчением понял, что ему больше тревожиться не о чем.
И вера его в успех задуманного укрепилась стократно.
У Амальрика все было готово к его приезду. Сухо, по-деловому он объяснил Орасту, что тот должен сделать. Начертил план храма. Указал, как поступать в случае любых непредвиденных обстоятельств… Орасту подумалось невольно, что сам он не составил бы такого детального, продуманного плана, даже если бы на подготовку у него ушло сто зим.