Еще шаг – и Вилер рухнул прямо в его объятия.
Мир для Валерия остановился, он не слышал криков вокруг, ни топота бегущих на подмогу гвардейцев, ни истошных воплей жрецов и вельмож. Вселенная замерла, – или скорее, сам он выпал из ее коловращения, застыв в непроницаемом коконе, сотканном из немого ужаса и отчаяния. Ибо лицо короля было смертельно бледно, посиневшие губы едва шевелились, и слабеющая рука прижималась к груди, где стремительно расплывалось пятно крови, траурным багрянцем окрашивая белизну королевского одеяния.
Но не это так потрясло принца, хотя волна скорби затопила душу его при виде умирающего монарха. Он замер при виде оружия, что оставил в ране неведомый убийца. Валерий не знал, кто был этот злодей, но сам клинок был отлично знаком ему.
Это был тот самый кинжал, что привез он из Хаурана.
В горестном недоумении он поднял голову, озираясь потерянно по сторонам, словно пытаясь хоть в чьем-то взгляде отыскать ответ или поддержку…
Но встретил лишь взгляд сливовых глаз белого жертвенного быка, печальный, всеведущий и бессильный.
Аой.
ВРЕМЯ ИЗБАВЛЕНИЯ
Путь во дворец показался королевскому кортежу бесконечным.
Единственный из всех них, кто с легкостью оправился от потрясения, был, как ни странно, принц Нумедидес. Вот уж от кого никто не ожидал подобной прыти.
Он взял в свои руки бразды правления столь естественно, что ни у единого человека это не вызвало ни протеста, ни хоть тени недоумения. По его приказу был схвачен и под строгим конвоем отправлен во дворец таинственный жрец, убийца короля; он же распорядился об аресте своего кузена Валерия. Невесть откуда взявшийся отряд наемников, чей командир, синеглазый гигант-северянин, подчинялся только Нумедидесу, конвоировал преступника.
После короткого молебна, на который не был допущен никто из посторонних, бездыханное тело короля воющие жрецы унесли в покои бальзамировщиков. Теперь его никто не увидит долгое время. В течение двух лун жрецы будут напитывать прах венценосца ароматическими веществами, заворачивать в пропитанные мазями бинты и погружать в «бальзам Митры», дабы предотвратить разложение. И только после этого останки короля Вилера умащенные и подкрашенные, обряженные в виссоновую мантию и погребальный венок из ветвей можжевельника, будут помещены в династическую усыпальницу.
Ошеломленные случившимся придворные, собрав скарб и бесчисленную челядь, стадом испуганных овец потянулись в Лурд.
Амальрик не уставал поражаться, наблюдая исподтишка за Нумедидесом. Откуда в этом ленивом, неповоротливом увальне такая властность, такая уверенность в себе? Перемены назревали постепенно – однако немедийский посланник лишь сейчас осознал, насколько далеко зашло преображение.
Самому ему тихий внутренний голос, игнорировать советы которого он не привык, настойчиво советовал пока держаться в тени, не напоминая лишний раз о себе, однако же мало что из происходящего ускользнуло от бдительных серых глаз барона.
Он отметил и усиленный караул, что всю дорогу четверо дюжих всадников несли у наглухо зашторенной кареты, где везли Валерия, и необычную суровость и растерянный вид старших советников, и суетливые вполголоса переговоры Нумедидеса с теми из придворных, кто, как он знал, принадлежит к их заговору. С минуты на минуту он ждал, что, воспользовавшись удобным предлогом, наследник престола подзовет и его самого… однако этого не случилось. И в душе Амальрика зародилась смутная тревога.
Нет, он ничего не опасался со стороны Нумедидеса. Как бы ни осмелел тот и не расправил крылья за последние дни, он не столь глуп, чтобы не отдавать себе отчета в главном: в руках барона Торского основные нити заговора, вся масса соглядатаев, информация о положении в столице и провинциях. Только он точно осведомлен о расстановке сил при дворе, о всех хитросплетениях тарантийской политики и прочих, таких значительных мелочах.
…А все же Вилер, выходит, не зря говорил о смерти. Предчувствовал недоброе, должно быть. Амальрик вздохнул. Воспоминания о покойном самодержце и о последней их встрече вызывали двоякие чувства. Проницательность короля и, в какой-то мере, завещание, последняя воля, выраженная им в разговоре с бароном, немало смущали того. У него было чувство, точно он унаследовал фамильную драгоценность, на которой лежит древнее проклятие, – столь же прекрасную, сколь и смертоносную. И мысль об этом угнетала его.
Что сказал тогда ему Вилер? Стать врагом, что должен довершить разрушение Аквилонии? На первый взгляд, это как будто совпадало с потаенными планами самого Амальрика, которые старый король распознал со столь пугающей простотой… Однако же он сказал, что они лишь расчищают путь для новой силы, что придет им на смену и сметет их всех, точно могучим ураганом, – и как истолковать это предсказание, Амальрик не знал.
Разумеется, в словах короля было больше горечи обреченного и благих пожеланий, смелых, но невыполнимых, нежели реального прозрения, – и все же память о словах его не давала немедийцу покоя. На какое-то мгновение ему захотелось плюнуть на все, бежать из Аквилонии, предоставив эту Митрой проклятую страну собственной судьбе и неизбежной гибели… Однако то была лишь минутная слабость. Амальрик выпрямился в седле, обозревая кортеж.
Там мало что изменилось. Нумедидес, скакавший во главе, переговаривался о чем-то с черноволосым гигантом, капитаном наемников, внешность которого казалась Амальрику до боли знакомой. Лишь вспомнив свои недавние размышления, он догадался, что это Конан. Подумать только, он с трудом узнал его.
Хотя у варвара и прежде гордости было, хоть отбавляй, но теперь он и вовсе держался почти с королевским достоинством.