Валерий чувствовал онемение во всем теле, странное состояние отстраненности от мира, когда все звуки и образы его доходили с опозданием и приглушенными, точно через толщу воды. Он принялся яростно нахлестывать лошадь плетью, мечтая лишь об одном – оказаться как можно дальше отсюда, забыть этот кошмар. Руины дворца маленького королевства в пустыне встали перед его внутренним взором.
Демоны Хаурана вновь преследовали его по пятам.
Где-то вдалеке заухал филин, недобро и жутко, и Ораст невольно вздрогнул, поежившись. Неприятное ощущение – он не назвал бы его страхом, однако это было нечто весьма близкое, – усиливалось еще и тем, что ближе к вечеру Марна покинула его, не сказав, по своему обычаю, ни слова о том, куда направляется и когда вернется, и он остался один в крохотном слепом домишке, в окружении мертвой чащи.
Ему было зябко и неуютно, и ощущение неловкости нарастало с каждым мгновением. Деревья, огромные, черные, со стволами, искривленными, точно спина старца, тянули к нему костистые лапы, и единственным звуком, нарушавшим тишину, был редкий шорох, когда падал на землю очередной мертвый листок. Ковер из бурых тел его собратьев покрывал все вокруг, распространяя слабый запах прелости и корицы, – странное сочетание, липкое, освободиться от которого было совершенно невозможно. Еще пахло влажной землей, остывшей золой, смолистым деревом.
Ораст, сидевший на пороге дома, чтобы не пропустить появление колдуньи, невольно поежился, думая, не зайти ли внутрь, но, представив себе затхлую сумрачную комнатенку, где после захода солнца его охватывал ужас заточенного в подземелье, предпочел оставаться на воздухе.
По правую руку его над деревьями показался месяц, узкий белый серпик, – орудие пахаря, вышедшего на черную ниву неба собрать ночную жатву. Ораста пробрала дрожь. Острое лезвие луны тянулось к его душе, и он ощущал его неземной холод совсем рядом, у самого сердца.
Жрец попытался обдумать все, что случилось с ним за последние дни, все, чему лишь предстояло свершиться. Теперь он осознал наконец, в какие бездны повергла его собственная неопытность и неосторожность, глупость и вожделение, и какие ужасные жертвы потребуются от него, чтобы поправить содеянное. Он знал, что позже неминуемо придут сомнения, насколько правомочно было задуманное, имел ли он право распоряжаться чужими жизнями и проливать кровь невинных. Он знал, что придет и страх, ибо сам он рисковал всем, вплоть до самой жизни, во имя исполнения своих планов.
Все это неминуемо, однако пока Ораст гнал прочь эти мысли, удерживая их на самой грани сознания, сознавая, что они все равно вернутся, и даже не пытаясь препятствовать этому, желая лишь одного: чтобы они пришли, когда все будет кончено, когда все будет решено, и, каковы бы ни были его страхи и опасения, путь назад окажется отрезан навсегда, и руки его исполнят предначертанное, даже когда сердце будет разрываться от боли.
Луна всходила все выше, выбираясь из черных сетей, сплетенных голыми ветвями, и понемногу Ораст почувствовал, как отступает тоска, уходят, точно бледные призраки, страхи, и самое сознание его теряет четкость и остроту.
Он остался один на один с лесом и ночью, впуская в обезмысливший мозг всю полноту сумеречной жизни, сливаясь с прохладным потоком. На несколько нескончаемых мгновений душа его, несомая черной приливной волной, расширилась вольно, взмыла ввысь, бескрайняя, неподвластная никаким законам, и опустилась на мир огромной сетью, в ячейках своих улавливая неясные, смутные образы, сгущая их усилием воли, придавая осязаемость и объем, делая доступными пониманию.
Это было сродни магическому зрению, – с той лишь разницей, что он видел не только то, что непосредственно окружало его, но и все, что находилось бесконечно далеко, как в прошлом, так и в будущем, точно сознание его вырвалось на миг в ту поразительную область, где не существует преград и различий между временем и пространством, где точка равна вечности, мгновение – миру, и познавший единое познает бесконечность.
Он видел девушку, обнаженную, златокожую, бесстыдно раскинувшуюся на шелковых простынях, лицо, запрокинутое, с приоткрытыми зовуще губами, темными кругами под огромными, жадными глазами, и признал в ней Релату, и ужаснулся ей.
Видел мужчину, грузного, седеющего, полного величавого достоинства, в алой виссоновой мантии и золотом обруче короны, и, не узнавая, дал ему имя, и преисполнился скорби.