По правде говоря, в нем не было вообще ничего… если подразумевать под домом четыре стены, крышу и хоть какое-то подобие двери.
— Ну пожалуйста! — принялась упрашивать девушка, к которой вместе с нормальным дыханием вернулся и весь ее энтузиазм. — Послушай, я валялась на земле в верблюжьем навозе, чтобы подыграть тебе. Неужели ты думаешь, что меня волнует, как выглядит твой дом?
Аладдин вдруг поймал себя на том, что широко ухмыляется.
— Ладно, но не забудь, что ты сама напросилась!
Он быстро осмотрелся по сторонам, прикидывая, какой путь будет самым безопасным. Потом провел девушку на задворки старого, осыпающегося строения и принялся быстро карабкаться по шаткой стремянке.
— Гм… — скептически хмыкнула она, взбираясь следом за ним и морщась от каждого скрипа хлипких перекладин, не без оснований подозревая, что все это ветхое сооружение может в любой момент рассыпаться. — А что мы делаем?
Аладдин запрыгнул на полуразрушенный балкон и подал ей руку. Она сделала вид, что не заметила предложенной помощи, и ловко приземлилась на карниз рядом.
— Помнишь, что я говорил насчет «бедных» и «вонючих»? То есть, гм, я, конечно, не вонючий, но живу далеко не в самом безопасном районе Аграбы. Поэтому мне кажется, что нам лучше держаться подальше от улиц, где нас могут увидеть.
— А что плохого, если нас увидят? — спросила она.
— Ну не знаю. А что плохого в том, чтобы взять с прилавка яблоко и отдать его другому, не заплатив?
— Я просто не знала… — Ее голос стих.
— Не знала, что за товар нужно платить? — закончил за нее Аладдин с мягкой улыбкой.
— Ну хорошо, я действительно оказалась на рынке первый раз в жизни, — призналась она. — И раньше мне действительно не приходилось ничего покупать. Я не представляла себе, как это все устроено — цены, деньги, все прочие вещи. Тут ты меня подловил.
Алладин не смог удержаться от самодовольной ухмылки. Выходит, он был совершенно прав, когда угадал в ней богачку, переодевшуюся простолюдинкой.
Но тут девушка прищурила глаза и одарила его взглядом, который больше подошел бы вдове Гульбахар.
— Только у тебя я тоже что-то не заметила кошеля с золотом, умник. Как же тогда ты платишь за свои покупки?
При этих ее словах Аладдин — возможно, первый раз в жизни — лишился дара речи.
— Это… ты ловко подметила, — выдавил он наконец. — Но я — совсем другое дело! Мне приходится воровать, потому что иначе я просто умру с голоду!
— Значит, по-твоему, тебе можно воровать — потому что тебе нужна еда. А мне почему-то нельзя, хотя я всего лишь хотела помочь голодному ребенку?
Аладдин скрестил на груди руки.
— Хорошо, согласен, ты ловко во всем разобралась. Только позволь теперь растолковать тебе, что мы сейчас лезем на крыши потому, что ты, кажется, не очень-то представляешь себе, что такое воровство и грабежи. А вот я представляю. Я, знаешь ли, привык… к такой жизни. Погляди вон туда.
Он присел на корточки на краешке балкона и потянул девушку за собой. В тени возле полуразрушенной башни лениво возилась кучка детей и подростков постарше. Все они были в лохмотьях, с темными синяками под глазами. Двое самых младших затеяли какую-то бесцельную игру, швыряя камешки, а старшие мазали руки и лица золой, чтобы придать себе еще более запущенный и болезненный вид.
— Стоит только кому-нибудь — я имею в виду любому, кроме другой Уличной Крысы — заявиться на эту улицу, как эти ребята тут же набегут и обступят его со всех сторон. Или ее. И начнут клянчить еду или деньги. И если он — или она — не даст им чего-нибудь, хотя бы корку хлеба или мелкую монетку… или что угодно другое, пока кто-нибудь из мелких будет хныкать, жалуясь на голод, кто-нибудь другой, постарше, обшарит его или ее карманы.
Девушка взглянула на него с ужасом:
— Значит, они только притворяются бедными?
— Нет, не притворяются, — криво усмехнулся Аладдин. — Им нет нужды притворяться, что они бедны, что у них нет крыши над головой, что они вынуждены в любую погоду бегать босиком и что они голодают. Потому что все это истинная правда. Но иногда приходится надевать маскарадные костюмы, мазать лицо краской и разыгрывать представление, чтобы люди наконец увидели правду, которую не желают замечать, хотя она каждый день находится у них прямо перед носом.
Девушка смотрела на детей, а он смотрел на ее лицо, наблюдая, как она пытается осознать все только что услышанное. Она ничего не знала о жизни, это верно. Но в ее глазах светился ум, и она схватывала все новое на лету. Пожалуй, в этом она могла бы дать фору любому из Уличных Крыс. Какое расточительство, невольно подумал он, вечно держать такую сообразительную и интересную девушку в саду за высокими воротами, словно ценное животное…