Наконец, кажется, он нашел место, где можно было остановиться и перевести дух. Это был какой-то захламленный тупик, такой бесполезный и грязный, что его постепенно превратили в трущобную свалку. Городские уборщики никогда сюда не заглядывали, поэтому мусор нарастал грудами, в которых иногда рылись самые нищие из нищих, надеясь отыскать хоть что-нибудь полезное, не замеченное другими. Запах в этом тупике царил далеко не лучший, зато здесь было безопасно.
— Фью! Может, старина Расул с годами движется медленнее, зато он явно становится сообразительнее, — ворчливо признал Аладдин, отряхивая пыль со штанов и рубахи. — Ну а теперь, достопочтенный эфенди Абу, мы с тобой будем пировать.
Он уселся, привалившись спиной к стене, и наконец разломил кусок хлеба, протянув половину Абу, который жадно схватил его с возбужденными визгами.
Но едва Аладдин приготовился впиться в вожделенный кусок зубами, как какой-то невнятный звук в переулке заставил его замереть и насторожиться.
Он ожидал появления стражников.
Он был готов к новой погоне.
Но он оказался совершенно не готов увидеть двух маленьких, оборванных ребятишек — наверное, самых тощих во всей Аграбе. Они вздрогнули, испугавшись шума, который невольно устроили, подбираясь к куче мусора в надежде отыскать в ней хоть что-нибудь съедобное. А потом они заметили Аладдина. Нет, они не вцепились друг в друга, но встали поближе, словно чувствуя себя так более защищенными, и уставились на парня огромными темными глазами. Оба были до того исхудавшие, в таких бесформенных лохмотьях, что только при близком рассмотрении можно было заметить, что один из них — девочка.
— Эй, я вас не обижу. Вы выглядите знакомо. Мы раньше не встречались?
Дети молчали, опасливо пряча за спиной свою жалкую добычу — не то кости, не то дынные корки.
Уличные Крысы должны заботиться друг о друге. Эти слова, сказанные его матерью, вдруг всплыли в памяти Аладдина.
— Идите-ка сюда, — позвал он, медленно поднимаясь на ноги и стараясь не делать никаких резких движений. Он и сам знал, каково это — сжиматься от страха перед кем-то, кто крупнее, здоровее или старше тебя, и кто может причинить тебе боль или отобрать у тебя все, что пожелает. Он вытянул перед собой руки: одну с раскрытой ладонью, в знак мира, а другую — с зажатым в ней ломтем.
Ребятишки не могли отвести глаз от хлеба.
— Берите, — мягко сказал он.
Их не пришлось уговаривать. Девочка оказалась чуть посмелее: протянув худую ручку, она взяла хлеб, стараясь не хватать его слишком жадно. Потом еле слышно пробормотала «спасибо» и тут же разломила кусок пополам — точнее, почти пополам. Ту часть, что побольше, она сунула своему еще более щуплому братишке.
Абу с интересом наблюдал за ними, деловито жуя свою долю.
А Аладдин чувствовал, как от гнева в его горле набухает комок.
Сколько времени прошло с тех пор, как эти двое трущобных заморышей в последний раз наелись досыта или напились вволю хорошей, чистой воды? Он и сам жил точно так же, когда был ребенком. С тех пор ничего не изменилось. Султан так и посиживал в своем золоченом дворце, играя в глупые игрушки, а люди продолжали умирать от голода прямо на городских улицах. И ничто никогда не изменится, до тех пор, пока султан — или кто-нибудь еще — не очнется и не увидит, как страдает народ Аграбы.
Аладдин вздохнул, посадил Абу себе на плечо и медленно побрел домой — с пустым желудком, но тяжелым сердцем, полным гнева и безысходного отчаяния.
…И из-за яблока
Наступил вечер: солнце начало клониться к горизонту, луна приготовилась подняться к зениту. Аладдин очнулся от послеполуденной дремоты, предвкушая наступление долгожданной прохлады. Настроение парня заметно улучшилось: ведь у него было нечто, что помогало ему выживать и оставаться здоровым и крепким все эти годы, проведенные в трущобах. Нечто более важное, чем быстрые, как ветер, ноги, стремительный разум и острый язык, — его бесконечная жизнерадостность. Аладдин всегда считал, что если он будет держать глаза открытыми, а разум — свободным от предрассудков, то для него возможно все.
Даже ужин.
Он покинул Квартал Уличных Крыс, чтобы открыть охоту на торговцев, которые, возможно, еще не успели как следует изучить его способы добычи пропитания. Обезьяны вовсе не считались в Аграбе чем-то необычным: как бы их ни гоняли, они нередко промышляли на уличных базарах, воруя с прилавков орехи и фрукты.