Изображение запотело от дыхания. Алек закрыл глаза, досчитал до десяти и открыл.
Ничего не изменилось.
Это был он – и не он.
Теперь никто не скажет, что он выглядит моложе своих шестнадцати лет.
Его серые глаза стали темнее, глубже, тонкой сеткой вокруг нарисовались морщины. Кожа, туго обтягивающая череп, приобрела неприятный желтоватый оттенок. Возле губ наметились две горькие складки. А волосы…
Алек провел рукой по выбритой во время ритуала голове. Королева Зимы впервые поцеловала его волосы еще в мальчишеском возрасте, но сейчас короткая щетина на голове вся была снежно-белой.
Седой юноша опустил зеркало и долгое время не думал ни о чем.
– Ярка свет Луна. – Он вздрогнул от неожиданности и едва не упустил зеркало на пол, услышав слова древней песни радоничей:
Голос был юный, почти мальчишеский, явно недавно сломавшийся. Неумелость исполнения певун с лихвой восполнял воодушевлением. Алек неверяще помотал головой и зажмурился от прилива боли, но песня никуда не делась. Откуда, кто?.. Здесь не может быть песен, особенно таких…
Дверь скрипнула, и в дом вошла огромная вязанка дров на загорелых исцарапанных ногах. Важно и неторопливо прошествовала к печи:
Теперь он пел вполголоса, видимо, охраняя покой больного.
Певец споткнулся о собственные ноги, неумело, но со вкусом проклял все на свете, а особенно косоруких плотников во главе с каким-то дядькой Каем, которые положили пол. Неуверенно повторил:
Алек не выдержал и хриплым шепотом подсказал окончание песни.
Вязанка дров подпрыгнула и с грохотом обрушилась на пол. Алек зажмурился и сдавил ладонями голову, пытаясь удержать вместе кости черепа. Звон стоял такой, словно он оказался под большим колоколом Танора в один из главных праздников. Рот наполнился горькой слюной, его чуть не стошнило.
– Подожди… – пробулькал он, сглатывая устремившийся к горлу лечебный напиток.
Парень споткнулся на пороге, осторожно оглянулся. Алек скрутил в себе боль и поманил его рукой. Певун неуверенно потоптался и подошел.
– Я знаю, тебе запрещено говорить со мной, – просипел Алек, разглядывая мальчишку. Нет, юношу. Темноволосый, чернобровый, с тонкими резкими чертами бледного лица, грубая одежда из крапивицы болтается как на пугале, но, похоже, не из слабаков, даром что худющий.
Парень явно его боялся. Он медлил, наконец кивнул:
– Запрещено.
– Я не скажу.
– Я тоже, но… – Он нервно оглянулся, и вокруг распространился полог мысленной защиты. – …Спрашивай быстрее, могут увидеть.
Кажется, он неплохой парень… Алек попробовал улыбнуться, парень вздрогнул.
– Как тебя зовут?
– Джонатам.
– А меня?
Парень помедлил:
– Александр.
– Это ведь деревня Проклятых?
– Да, – тихо ответил Джонатам. – Но не называй ее так при них.
Алек кивнул.
– Сколько здесь живет людей?
– Пятеро. То есть с тобой шестеро, но один ушел…
– Отсюда разрешают уходить?
– Ему бесполезно запрещать. Он безумен.
Слова повисли в воздухе.
– Здесь тоже можно жить, – вдруг заторопился Джонатам. – Возделывать землю, рыбачить и охотиться в лесу, уходить ненадолго, даже немного пожить у родных… если примут…
Губы его вздрогнули, как у ребенка, который собрался плакать, Алек понял, что Джонатама родные не приняли.
– Мне лучше поторопиться. – Джонатам отвел глаза. – Ты ведь учился в Школе, умеешь скрывать мысли?
Алек кивнул.
– Я им совру, – с сумрачной уверенностью сказал парень. – Мы с тобой не говорили, хорошо?
Взгляд его остановился на зеркале.
– Давай повешу на место. – Джонатам устроил зеркало в крючках, набросил полотенце. Оглядел комнату. – И еще…
Он устроил короткую уборку, вытер лужу лечебного напитка, взялся за спинку кровати и легко сдвинул на место, не подумав попросить Алека встать. Повел рукой, сотворив школьный знак, призывающий к молчанию. Алек повторил знак, на мгновение снова почувствовав себя учеником.
– Джонатам. – Парень оглянулся от дверей. – Спасибо.
Джонатам неумело улыбнулся, и в его глазах Алек увидел тот же след раннего взросления, что и в глазах человека в зеркале.
– Выздоравливай, – сказал Джонатам и вышел, за порогом сразу пустился бегом, только и мелькнула в окне серая хламида.