– Вы не припоминаете, ему не доставляли особенную книгу? И как она называлась?
Томас помассировал висок.
– Во вторник будет месяц, как привезли последнюю пачку книг. Это был заказ из Страны Предательских Песков, он сильно ударил меня по карману. А книга называлась экзотически. По-заграничному. «Некронаркотикон»? Как-то так.
Хаксерин выпучил глаза и открыл рот в безбрежном удивлении. Секунду-другую он выглядел почти забавно.
– Что? Вы имеете в виду «Наркономикон»?
Бургомистр кивнул.
– Если на обложке был череп и красные плашки, то это она. У меня аж глаза слезились от тех значков, я почти ничего не мог различить, но Джереми прыгал от радости, когда ее получил.
– Ка… каким образом? – Хаксерлин не мог толком промолвить и слово. – Откуда? Это ведь невозможно!
У него разболелась голова. Образ молодого Кайзерхауэра, проводящего вивисекцию собаки, сменился другим: дородный подросток стоит на коленях среди свечей на чердаке в намалеванной пентаграмме и изучает «Наркономикон», шедевр Черного Искусства. Тот самый «Наркономикон», что написан кровью благороднейших из людей прошлых веков и оправлен в кожу набожных аколитов; «Наркономикон», плод безумия проклятого калифа Хэйткрафта, непрестанный объект воздыханий всяческих никчемных некромантов и проклятых Гильдией чародеев.
То, что пострадал только дом бургомистра, а Кампфсалат не был сметен с поверхности земли, можно было приписывать той самой толике счастья, благодаря которой артефакт чудом миновали алчные взоры магов всей Инстрии и он оказался в руках способного избалованного мальчугана из провинциального городка.
Мальчугана, жаждущего знаний и любящего эксперименты. Например, таких, как призыв демонов.
Одно из помещений ратуши обустроили как жилую комнату, куда временно и поселили бургомистра с супругой. Сейчас там сидели только Томас и его гость. У накрытого скатертью письменного стола, за скромным ужином.
Ольга, рыдая, отправилась в храм Каламбуры, и похоже было, что там она и проведет ночь в молитвах. Торговец лучше прочих понимал, что божеское вмешательство в случившееся было бы весьма уместным. Но боги непредсказуемы, а значит, кто-то должен взять дело в свои руки. Поскольку лучших вариантов не было, выбор пал на Хаксерлина.
– Так ничего и не нашли? Ты уверен?
– Да. Все книги на чердаке пожрал огонь. Представь себе, бумага, оказывается, слишком легко горит.
Кайзерхауэр становился все более раздраженным. Он уже не напоминал того человека, который недавно срывающимся голосом повествовал о своих чувствах к сыну. Хаксерлин не обижался: каждый справляется с болью по-своему.
– «Наркономикон» не так-то просто уничтожить. Его охраняют древние заклинания. А значит, Кровопийц его забрал.
И это значило также, что проблемы еще даже не начинались.
– Мне дела нет до глупой книжонки! – Томас ударил кулаком по столу. – Я хочу вернуть ребенка. Ты можешь мне в этом помочь или нет?
– Не знаю, – признался Мастер честно. – Это дело для Гильдии, для опытных магов. Если выслать голубя в Платтендорф…
– То они прибудут не раньше, чем через несколько дней. Потом отдадут меня королевской страже и повесят на глазах у всего города. Может, даже рядом с Джереми, если мне повезет. Естественно, если к тому времени… к тому времени… – Слова не желали проходить сквозь его горло.
Мастер Хаксерлин не прокомментировал. Знал, что это весьма правдоподобный сценарий. С другой стороны, сокрытие информации о нелегальных магических практиках тоже грозило серьезными проблемами.
– Прошу тебя… – Тон бургомистра стал более приязненным. Хаксерлин догадывался, чего стоит этому гордому человеку просить о помощи. – Ты один разбираешься в чародейских делах. Я вознагражу тебя за труды, обещаю. Джереми – хороший мальчик. Он ни в чем не виноват. Потом сделаешь, что захочешь. Если донесешь на меня в Коллегиум, я готов понести суровейшее наказание, но молю, не вмешивай в это моего сына. Я могу даже сыграть перед судом роль кровожадного хаосита и признаться, что проводил дома обряды в честь Безумного Бога. Что угодно, только бы спасти Джереми. Я очень его люблю. Поэтому – прошу тебя! – Он схватил торговца за плечо и сжал отчаянно. – Ты единственная моя надежда, Мастер Хаксерлин.
Глубоко в душе купец был добрым, чувствительным к людским бедам человеком, и его залила волна сочувствия. Впрочем, «волна» – слишком серьезное слово: скажем, заструился в нем ручеек сочувствия. Скромный, поскольку душа его была крепко защищена плотиной из трусости и эгоизма. Ростку эмпатии, однако, удалось пробить защитные слои и несмело проклюнуться наружу.