– Да, папа. Но ведь внешний вид – не главное, ты сам говорил, когда ребята смеялись над Сюзи Лопоухой. Важно то, что у нас в сердечке. А сердечком я вас очень люблю.
Бо’акх-Бонтузиэль заскулил, словно пес, когда услышал, как его собственная демоническая пасть изрыгает признание в любви, не говоря уже о «сердечке».
– Я все обдумала, – затарахтела Ольга. – В новом доме мы построим специальный подземный этаж, чтобы никто не видел Джереми. Он будет ежедневно возвращаться к ужину. Поставим ему гномьи обогреватели, он сейчас любит тепло. – И добавила: – А есть любит непропеченное мясо.
– Сынок… – Томас взглянул в черные глаза демона. Ему пришлось задрать голову; Кровопийц был выше рослого мужчины на добрых три фута. В змеиных глазах бургомистр видел свое отражение. Отражение отца, готового к жертвам. – Я очень тебя люблю, – улыбнулся он. – Мы с мамой оба тебя любим.
Вся троица пала в объятия друг другу.
Мастер Хаксерлин молча глядел на это. Задавался вопросом, сможет ли еще что-то его удивить.
Чтобы узнать, что сможет, долго ждать не пришлось.
Повозка медленно преодолевала милю за милей. Хаксерлин наслаждался пейзажами, радовался спокойствию. С деревьев разносились милые уху птичьи трели. До селеньица Сног, следующего пристанища на бесконечном пути «Чудес и диковин», было полдня пути. А Мастер никуда не спешил. Получив деньги от Кайзерхауэра, которые Хаксерлин принял после длившихся не дольше мига колебаний, он мог позволить себе промедление. День был прекрасным, а Хаксерлин любил сидеть на облучке, подставив лицо лучам солнца.
– Далеко еще? – раздалось сзади знакомое постанывание.
– Столько же, сколько и раньше, минус минут пятнадцать. Браво, ты, кажется, побил свой рекорд молчания.
– Ты не можешь поторопить этих кляч? Я голоден. Есть у тебя что пожрать?
Раздались звуки переворачиваемого железа.
– Только не сломай ничего.
– Тут половина вещей уже сломана! Ты видел этот шлем? Им воду можно отцеживать!
– Поэтому я рекламирую его как дуршлаг. Два в одном. – Он почесал нос. – Да, и если найдешь колбасу, не ешь ее. Ради собственного блага.
Раздались звуки плевков.
– Я предупреждал, Бобо.
– Не называй меня так, а не то раздеру тебе горло, человече!
– Мне что, напомнить тебе кое о чем?
Ответом было оскорбленное бормотание. Хаксерлин ухмыльнулся и вернулся мыслями к последним событиям.
Вину за пожар возложили на кузнеца. Бургомистр Кампфсалата исполнял также обязанности капитана городской стражи, поэтому смерть главного по арсеналу с легкостью запротоколировали как исключительное жестокое самоубийство. Естественно, бедолагу доконали муки совести.
Измененный Джереми вернулся в лоно семьи, но Кайзерхауэр понятия не имел, что делать с настоящим демоном. Убийство даже не рассматривалось: как ни крути, это было бы казнью ребенка. Но никто из посвященных в тайну не хотел принимать Сжигающего Миры под свой кров. Даже если нынче он выглядел как херувимчик, это не сдерживало его от кровожадных деклараций: он ведь оставался Тем, Кто Сожжет Этот Проклятый Город И Уж Точно Твой Дом, Дурак. Эберхард (как оказалось, именно он сильнее прочих вонял луком) предложил держать паренька на закрытых уровнях каналов, что вызвало литанию проклятий по отношению к предкам стражника до седьмого колена. Тогда решили, что демона примет под свое крыло отважный продавец артефактов.
Аргументом в переговорах оказался рог Кровопийца. Бургомистр отдал его Хаксерлину в обмен на обещание увезти пришлеца из Бездны как можно дальше от города. Ругаясь на чем свет стоит и грозясь жестокой местью, демон принял предложение. Все лучше, чем каналы.
Ради безопасности Хаксерлин подписал с Бо’акх-Бонтузиэлем «Пакт о Ненападении и Перевозке»: он предоставлял дармовой проезд в фургоне «Чудес и диковин», а Десница Ксанксанмора обещал не пытаться его убить. Примечания гласили, что если Кровопийц захочет уйти и отправиться куда глаза глядят, он имеет на это полное право, однако пункты договора не аннулируются. Демоны придавали большое внимание уговору, даже если подпись под документом ставилась рукой одиннадцатилетнего мальчика.
После целого дня путешествия убийственный запал Бо’акх-Бонтузиэля слегка угас. Ему надоело постоянно произносить пламенные тирады, в которых он нес гибель семье Хаксерлина сотнями разных способов и столь же бесчисленными способами совершал надругательство над их телами. Записывай Хаксерлин эти речи, он собрал бы изрядный список кулинарных рецептов. Но ничто не свидетельствовало о том, что Бобо сумеет реализовать угрозы – кроме неуязвимости перед огнем, все демонические силы он потерял, не утратив, увы, демонического характера.