Страшная смерть Марии на короткий момент прославит меня, простого чиновника. Некоторые газеты напишут, что самоубийство моей сестры было актом политической провокации – одна решится даже на то, чтобы выдумывать ерунду о «княжне, известной в анархистских и нигилистских кругах»; люди примутся шептать у меня за спиной и смолкать при моем приближении. Я едва не потеряю работу, но сумею упросить начальство, чтобы меня оставили на должности.
Несколько раз меня допросят в краковской полиции. Следователь Чвянкала, худой и с нездоровой кожей, сам, похоже, страдающий желудком, выразит сочувствие в связи с гибелью моей сестры, однако подозрительность его не уменьшится ни на йоту. Он покажет мне фильм, проецируемый на белую простынь в затемненной комнате участка, фильм, на котором будет видно не только старт «Королевы Ядвиги», но и нас с Марией.
– Прошу взглянуть, – скажет он, – вот здесь кажется, что вы желаете помочь вашей сестре, уже тянете к ней руки, чтобы удержать ее от того, чтобы она шагнула в пламя. Я ведь не ошибаюсь? Картинка зернистая, но мне кажется, я прав. Прошу смотреть дальше. И вот здесь вы внезапно отказываетесь от своего порыва, опускаете руки и застываете, словно статуя Командора у Моцарта. Отчего же? Что этот человек сказал вам? Кем он был?
Я взгляну на экран, что запечатлел последние секунды жизни Марии.
– Я испугался огня, оттого и не остановил ее, – отвечу, справившись с комком в горле.
Чвянкала продолжит допрос:
– Это человек – не профессор ли Костшевский? Лица не видно, но судя по фигуре и старосветскому покрою фрака, можно подумать именно так. Я немного знаю профессора, видел его как-то, – похвастается он. – Это выдающийся специалист. Что ученый такого калибра делал рядом с вами?
Я смолчу, хотя, естественно, мне захочется предложить расспросить об этом самого Костшевского.
– А анонимное письмо? – Следователь покажет мне засаленную и серую от прикосновений десятков пальцев страницу. – Тут неизвестный информатор предостерегает, что во время старта «Королевы Ядвиги» может случиться теракт, однако, увы, мой коллега, который получил это известие, принял его за бредни сумасшедшего и пренебрег письмом. И я теперь раздумываю, не ваш ли это почерк? Может, сравним? Прошу вас написать вот здесь: «бомба», «анархисты», «взрыв».
Я соглашусь и правой рукой охотно напишу на куске бумаги несколько продиктованных слов. Почерк, конечно же, окажется отличным от почерка в анонимном сообщении, поскольку его-то я напишу левой рукой.
Наконец Чвянкала неохотно отпустит меня, позволив вернуться в пустую квартиру, наполненную призраками воспоминаний. Последующие дни мои будут похожи друг на друга, словно две капли воды в реке: утреннее пробуждение, корочка сухого хлеба и горький кофе с мерзким вкусом, а после работа: долгие часы скрупулезных подсчетов, когда единственной радостью будет ожидание Стаси, прелестной чаевницы, которая каждый полдень приносит нам по чашке горячего напитка. Я буду жить с натянутыми нервами, в парализующем страхе, что случится нечто, способное меня выдать. Ведь нужно так мало, достаточно одной морщинки – уже и теперь коллеги неуверенно поглядывают на мое постаревшее лицо.
А вскоре после этого я спасу Костшевскому жизнь.
Случится это в четверг вечером, когда я последним уйду с работы.
Последним, поскольку изо всех сил буду стремиться доказать, что достоин места, которое мне позволили сохранить. За окнами будет собираться осенняя гроза, удар грома сольется с ударом больших конторских часов, так что я не сумею отличить один звук от другого. В установившейся наконец тишине мои шаги отразятся от стен пустого коридора пугающим эхом. Вытянувшаяся тень будет следить за мной в сером свете запыленных электрических ламп. Я остановлюсь на миг, слыша непрестанно работающие машины, а потом двинусь дальше, на два этажа вниз и снова по коридору, но на этот раз уже не совсем пустому, поскольку под стеной, в тени, я замечу согбенную человеческую фигуру.
– Вам плохо? – спрошу без уверенности. – Вы меня слышите?
Ответит мне глухой стон. Я подойду ближе, наклонюсь над несчастным, который как раз повернет ко мне посеревшее лицо.
– Что с вами?
– Сердце… – с трудом выдавит он. – Прошу вас… Боль нестерпима.
– Обопритесь на меня.
Я приподниму его и почти волоком потяну к выходу. Ночной дежурный, едва увидев нас, подбежит помочь. Я вызову дрожки, осторожно уложу туда старика и поеду с ним в госпиталь. Ночь я проведу на жестком стуле в приемной, среди всхлипывающих в платки женщин и молчаливых насупленных мужчин. Пока наконец не выйдет ко мне бородатый доктор и не уверит, что профессор Костшевский будет жить.