Ха, не исключено. Инженер Будишевский славился железной рукой и железной моралью. На этом у него был просто пунктик – кажется, я уже упоминал об этом. Я представил себе Анализу в гинекологическом кресле у доктора Здуна, который должен дать диагноз насчет ее девства. Доктор Здун, вот уже некоторое время зарабатывавший не тем, чем раньше, поднялся на такого рода справках, поскольку без таких справок начинались сложности с церковным браком, а если девушка была несовершеннолетней, она могла оказаться в исправительном доме в Ваплеве. А левые справки, как я слышал, стоили шесть тысяч злотых. Целое богатство.
– Аня?
– Да?
– Сделали тебе что-то? Прости, что спрашиваю, знаю, что хрен мне до этого, но…
– Нет. Они ничего мне не сделали. Стянули с меня трусики и… прикасались ко мне. Ничего больше. Они боялись, Ярек… Прикасались ко мне, и постоянно оглядывались, и не откладывали свои автоматы…
– Тихо, Аня, тихо.
– …воняли страхом, потом, дымом, воняли тем, чем воняет здесь, в этой яме, тем, что остается после взрыва… И тем, чем воняют мундиры, знаешь, чем-то таким, от чего слезятся глаза. Я этого не забуду… это мне ночами будет сниться…
– Тихо, Аня.
– Но они ничего мне не сделали, – прошептала она. – Ничего. Один хотел… Весь трясся… Ударил меня. По лицу меня ударил. Но они бросили меня и убежали… Ярек… Это уже не люди… Уже нет.
– Это люди, Аня, – сказал я убежденно, прикоснувшись к письму, которое шелестело у меня кармане.
– Ярек?
– Что?
– Сказать ксендзу? О том, что со мной сделали?
Девчонка и правда была не местная. Евангелистско-неофитское влияние инженера Будышевски совершенно убило в ней инстинкт самосохранения.
– Нет, Аня. Ничего не говори ксендзу.
– Даже на исповеди?
– Даже. Анализа, ты что, спала на религии или как? Исповедоваться нужно в грехах. Если ты что-то украдешь или если станешь поминать имя Господа всуе. Если не будешь почитать отца своего. Но там не написано, что нужно исповедоваться, если кто-то силой стянет с тебя трусики.
– Э-э, – неуверенно протянула Анализа. – А грех нечистоты? Да и что ты в этом понимаешь? Ксендз говорит, что ты и твой отец – вы в душе атеисты, глухие и слепые, как-то так… Что ты не… Как он это там говорит? А, да, что ты – не подобие Божье. Нет, я должна исповедоваться… А отец меня убьет.
Анализа свесила голову и снова принялась всхлипывать. Что ж, выхода не было. Я задушил в себе гнев на ксендза Коцюбу. Мужчина, который сидит рядом с женщиной в воронке от бомбы, должен о ней заботиться. Успокоить ее. Дать ей почувствовать себя в безопасности. Верно же? Я ведь прав, да?
– Анализа, – сказал я жестко. – Ксендз Коцюба дурак и гребаный фармазон. Сейчас я докажу тебе, что разбираюсь в катехизисе и Писании. Ведь сказано в… послании Амброзия к ефесянам…
Анализа перестала плакать и теперь смотрела на меня с открытым ртом. Выхода не было. Я дальше погнал по Амброзию.
– Сказано, – молол я, корча умное лицо, – что пришли кадуцеи…
– Разве не саддукеи?
– Не мешай. Пришли, как я и говорил, саддукеи и эти… ну… мытари к Амброзию и сказали: «Воистину, святой муж, совершает ли грех еврейка, которой римские легионеры насильно сняли трусы?». А Амброзий нарисовал на песке круг и крест…
– Что?
– Не перебивай. И сказал святой: «Что тут видите?» «Воистину, видим крест и круг», – ответили мытари. «Тогда воистину говорю вам, – сказал Амброзий, – что се доказательство, что не совершает греха ваша женщина, и лучше ступайте себе в дома ваши, мытари, потому как не без вины и вы, и не судите, дабы не судимы вы были. Ступайте себе, поскольку воистину говорю вам – сейчас возьму камень и кину в вас тем камнем». И ушли мытари в большом стыде, поскольку согрешили они, очерняя оную женщину. Поняла, Анька?
Анализа перестала рыдать и прижалась ко мне. «Спасибо тебе, святой Амброзий», – подумал я.
– А теперь, – я встал, расстегнул штаны и вылез из них, – снимай свою порванную юбку и надевай мои «Ли». Черта с два твой отец помнит, в чем ты была, когда выходила из дому. Ну, давай.
Я отвернулся.
– А об этом, – добавил, – забудь. Ничего такого не было, поняла? Это был сон, Анализа. Все это – просто сон, дурной сон, этот парк, эта война, эта воронка, эта вонь и этот дым. И эти трупы. Поняла?
Анализа не ответила, только сильно прижалась ко мне. Индюк некоторое время смотрел на нас со странным выражением лица, а потом вернулся к своим кабелям и соединителям. Он как раз отрегулировал уоки-токи так, что теперь слышался оживленный диалог, прерываемый пиканьем «конца связи», которое звучало так, словно собеседники заканчивали каждую фразу, отрыгивая в микрофон.