– Ты закусывай, закусывай, – заботливо сказал Дед Мороз.
Сергей Степанович покорно взял ломоть багета и положил на него сверху ломтик осетрины.
– Лимон еще положи, – посоветовал Дед Мороз.
Сергей Степанович положил сверху на желтоватую осетрину тоненький, словно бумажный, просвечивающий ломтик лимона. Почему он никогда сам не устраивал себе такие вот праздники? Стеснялся? Деньги копил? А на что их копить?
– И правда, на что? – повторил Дед Мороз печально.
«Я же вроде ничего не говорил… Или говорил?»
Прицел, под которым человеческий мозг обычно рассматривает реальность, у Сергея Степановича несколько сбился.
– К окну подойди, – сказал Дед Мороз и намазал хлеб сначала маслом, а потом красной икрой. Подумал и положил сверху ломтик лимона.
– Зачем?
«Я подойду к окну, а он меня в спину».
– Чего трясешься? Не трону тебя, дурень.
Сергей Степанович осторожно обошел большого красного Дед Мороза и притиснулся к узкому подоконнику. За окном блестящим холодным бинтом разматывалась дальняя трасса, одинокий фонарь бросал на снег желто-розовый сливочный конус света, а там, дальше снег искрился и переливался в свете холодной луны, пока подступившие черные деревья лесопарковой зоны не выгрызали в нем тени, сначала полосатые, чуть размытые, синеватые, а потом сплошные, непроницаемые…
На границе света и тени колебались алые, золотые, зеленые, серебряные отблески, все время смазанные, словно бы немножко не в фокусе, странным образом проявляясь и становясь четче, если смотреть на них украдкой, боковым зрением; тогда они складывались в рисунок саней, с высокой спинкой, украшенной сверкающими узорами, и неподвижные приземистые белые силуэты вдруг сами собой выдвигались из снежной массы, то ли волки, то ли огромные собаки…
– Это что? – шепотом спросил Сергей Степанович.
– Это… Ну, что ты, Гунька, как маленький. Я ж Дед Мороз. На чем мне, по-твоему, рассекать? На «мерсе»? Нет уж, я по старинке, как испокон веку заведено.
– Слушайте, – тоскливо сказал Сергей Степанович, – ступайте отсюда, а? Ну что вам от меня надо?
– Так ведь я к тебе и ехал! – Дед Мороз, который тоже привстал, разглядывая сквозь пластиковое окно свое нестандартное транспортное средство, хлопнул себя по бокам руками и дробно, по-бабьи рассмеялся. – Какое такое «ступайте»! Дорога-то, между нами, нелегкая… Я несся и несся сквозь бесконечный мрак, сперва на белых оленях, потом на белых волках. Мимо пустых селений, мимо замерзших рек. Когда олени устали, волкам я скормил оленей, когда все волки подохли, скакал на мертвых волках…
– Вы детям это тоже рассказываете? – брезгливо спросил Сергей Степанович.
Белые огромные силуэты, словно бы расслышав сказанное, синхронно повернули головы. На миг они стали видны отчетливо, словно бы вдруг приблизившись к окну, так что Сергей Степанович смог различить слипшуюся мерзлыми иглами шерсть и слепые лунные глаза.
– Где ты тут видишь детей? Нешто я зверь, чтобы детей пугать? Я им про Снегурочку, про зайчика. Но ты ж вроде вырос, Гунька. Зачем тебе про зайчика? Мимо пустых деревень ехал я, где последние старики сидят за столами в холодных избах, твердые, точно бревна, а когда луна валится за край земли, поднимаются и идут в гости к соседу за десять верст, пока не собираются за одним столом, все вместе, потому что в безлунные ночи между Рождеством и Крещеньем есть у мертвых свои праздники и свое утешение. Из темных областей земли ехал я к тебе, Гунька.
«Псих, – подумал Сергей Степанович. – Псих-гипнотизер». Он как-то наткнулся в телевизоре на передачу про битву экстрасенсов и теперь имел кое-какое представление о мощи человеческого разума, которую некоторые несознательные личности обращают во зло.
– Послушайте, почему – ко мне? Причем тут вообще я?
– Должок у меня.
Дед Мороз вернулся к табуретке, которая, к ужасу Сергея Степановича, за то время, что Дед Мороз стоял с ним у окна, успела обрасти колючим игольчатым инеем, и уселся, с хрустом обламывая ледяные иглы.
– Испортил я тебе жизнь, Гунька. Всю жизнь испохабил. Ну, так… понятное дело. Я ж Дед Мороз, я вроде как в своем праве, однако ж извиниться хотел. Вот и приехал.
– Что значит испортил? В каком смысле испортил? – пробормотал Сергей Степанович побелевшими губами. Иней нарастал на стекле с краев к центру, затягивая дыру в темноту, где странные существа неподвижно стояли на снегу, задрав головы и глядя в холодное багровое небо, на отсветы городских огней.
– А ты по сторонам погляди-ка, Гунька, – сказал Дед Мороз ласково, – так ли живешь, как хотел? Вот, в этой вот берлоге? На службе этой гребаной? В говне ты прожил, Гунька, в тоске и серой скуке…