«Что? – капитан ему. – Сама?»
Лотарь-Оголец примолк, но ворчит под нос: «Быр-быр-быр… верь – не верь, а таки ж сама…» – и снова: «Быр-быр-быр…»
Химмель к нам: «Как, мол?»
А что ответишь? Все как на ладони: гляди – не выгляди. Капитан и поглядел. Раз поглядел, другой… Шляпу сдвинул: «Ну, – говорит, – братья-рубаки, Господь не выдаст – бес не съест. Баб да солдатенков я уже отослал с Иорданом-Котярой подальше от Мухожорок».
Капитана-то у нас Мягким не за так прозвали – был с ним случай, еще с эльзасцами. Схлестнулся в поле с таким же братом-наемником, да наши выстояли, а их легли. Ну, легли-то солдатики, а солдатки и мелюзга в плен попали. Фон Вассерберг, который тогда капитана нанимал, повелел: кончайте их, лишний рот – лишняя тягость. Денег с голытьбы не взять, одни расходы, а война счет любит. Капитан смолчал, а потом своим скомандовал – они и встали между баронскими кнехтами и военными женками. Пули забиты, порох засыпан, фитили тлеют, пики жалами горят: поди подступись. Баронские и пробовать не стали… Фон Вассерберг на говно изошел: «Ты, – кричал, – недоносок эльзасский! В тюрьме сгною! На дыбу, под кнут!» Да только что сделаешь? Деньги, правда, барон попробовал не отдать: кто, мол, как слушается, с тем так и расплачиваются. А мягкие ему, барону, не нужны. С той поры и прицепилось: Мягкий Химмель.
Но капитан показал тогда свою «мягкость». Принес с Якубом в баронский лагерь бочонок пороха. Зашел в шатер, свечку зажег и: либо выйду отсюда с золотом для своих парней согласно договору, либо полетим вместе к Петру-Ключнику. А еще Похотливую Матильду аккурат напротив поставил: чтобы, значит, понятней было. Тут как раз комиссар от пфальцграфа прибыл: как увидал – расхохотался. Сказал: быть тебе, Мягкий Химмель, на довольствии у его светлости!
Только фон Вассерберг ничего не забыл – его-то кнехты у нас месяц назад Матильду и свели. Светлость нас к той поре отпустил с контракта, жаловаться некому.
И вот стоит наш капитан, а глаза у него – точнехонько как в тот раз, когда он Мягким стал. Баб, значит, с солдатенками отослал…
А «братчики» зашевелились и выходят вперед двое, с белой тряпицей на палке. Разговоры, значит, разговаривать.
Капитан на это: «Н-ну, ладно, поговорим!.. Хлотарь! – Мне стало быть. – Давай-ка, братец, прогуляемся к «башмакам», язви их святой Власий».
Капитан спокойно так шагал, размеренно, словно с Трутгебой своей под ручку где-нибудь в Кельне, в купеческом квартале. Шляпу на глаза надвинул, травинку грызет, посвистывает. Мотивчик бодрый – прислушался я: никак «Я скромной девушкой была…»? Самое время для таких песен. И только глаза у Мягкого Химмеля тоскливые-тоскливые.
И вдруг: «Ага!» – говорит. Тихонько так, под нос. Будто себе самому. Я пригляделся: что за притча? С той стороны – тоже двое. Один – молодой парнишка, чернявый, рубаха на нем зеленая: не новая, но чистая, аккуратная. А вот второй…
Второй – наш брат, наемник. И по всему выходит, что капитан его знает, да и тот Мягкого Химмеля не в первый раз видит. Дождался, как мы подойдем, рукой машет: здравствуй, мол, сто лет, капитан Химмель. Тот молчит, ус теребит: ясное дело – тут не наздравствуешься, голову б сохранить.
А потом капитан: «Впервые, – говорит, – вижу, чтоб покойники так живенько выглядели. Не знаю, желать ли тебе здравия, Крошка Ульфанг, но приветствовать тебя позволь».
Э, думаю, вот так дела! Но рта не раскрываю.
А молодой – напротив: как вцепится в руку Крошки Ульфанга. «Она здесь, – говорит. – Я наверное чую: здесь».
Воскресший-то Крошка щекой дернул: видно, что укоротил бы гансу руку по локоть, да не его нынче воля и фарт – не его. И вот он щекой дергает, хмурится и говорит этак спокойно: затем мы, мол, и здесь, чтобы все устроить.
Ну уж, думаю, нет! Малышку Берту мы вам ни за что не отдадим. Сдохнем, а не отдадим! Подавитесь!
Отчего я о Малышке подумал, ума не приложу. А им, оказалось, была она без надобности. За другим тогда пришли.
Мнимый покойник помялся-помялся и: «Вижу, – говорит, – судьба нас развела. Ты, я слыхал, донедавна строй с пфальцграфом держал, а меня вишь-ка, куда развернуло».
Капитан молчит, ждет.
А Крошка Ульфанг тогда напрямую: «Нужен мне один из моих – Бернард Грапп. По всему выходит, к тебе он утек. Выдай».
Капитан ногу выставил, брови сдвинул: «А вот скажи мне сперва, – отвечает, – брат-горлорез, с чего бы тот Грапп рассказывал мне давеча, что побили тебя и в землю зарыли? Вот эти, – кивает на «братчика», – и зарыли».