Жизнь была тяжела и беспросветна. Билон в последнее время потерял вкус даже к пополнению своей коллекции – его номер и так уже был заставлен всевозможными бронзовыми чашами, светильниками, кинжалами, статуэтками хранителей очага и прочими мелочами. Даже несмотря на очень благоприятное соотношение горданской валюты и местной денежной единицы, всего, что нравилось Билону, купить было просто невозможно. К тому же тогда проблема перевозки всех этих экспонатов, и без того уже непростая, осложнилась бы неимоверно.
Но жить как-то все-таки было надо. И Билон за эти полтора года успел немного овладеть весьма сложным зермандским языком, близко познакомился с немногочисленной группой местной интеллигенции, сделал этой весной несколько вылазок в пустыню на своем потрепанном вездеходике, часто общаясь со специалистами "Ренгера", получил кое-какие познания в геологии и минералогии, а также исписал пять толстых блокнотов, намереваясь по возвращении домой издать книгу о своем пребывании в Зерманде. Впрочем, в возвращение Майдер Билон уже почти не верил.
В дверь постучали.
— Кто? — мрачно спросил Билон, приподнимаясь на локте.
— Да все те же, — послышался веселый голос из-за двери. — Открывай, дело есть.
Билон медленно сполз с кровати, прошлепал босыми ногами по горячему полу и, щелкнув замком, пропустил в номер своего единственного постоянного соседа по отелю (в котором и в лучшие времена редко жило больше пяти человек одновременно) — представителя корпорации "Ренгер" в Дурдукеу, весельчака, оптимиста и выпивоху Вилама Сентера.
— Салют, Майди, — прямо с порога загромыхал своим басом Сентер. — Ты меня должен выручить.
— Да? — осведомился Билон. — У тебя опять кончилась выпивка? Что-то больно быстро. Угадал?
— Почти, — засмеялся Сентер. — Но ты обо мне слишком плохо думаешь. Все проще и трагичней. У меня окончательно сдох холодильник. Все теплое, сволочь!
— Ладно, — проворчал Билон. — Так и быть, грабь мой.
— Это дело, — обрадовался Сентер, раскрывая холодильник и засовывая две бутылки в карман своих шортов. — И не раскисай, дружище. Не забудь, вечером надо будет заняться спасением чужой жизни. Идешь к послу?
— Конечно, как не пойти? Он ведь без нас совсем пропадет. Сопьется.
— Еще бы. Совсем беднягу достало. Вчера говорит мне, мол, до сих пор не могу понять, кому я в МИДе дорогу перешел? Плевать я, мол, хотел, что здесь я чрезвычайный и полномочный. Только и мечтаю, говорит, пусть, секретарем, пусть атташе, лишь бы где-нибудь в цивилизованной стране.
— Вот-вот, — невесело согласился Билон. — Я его очень хорошо понимаю.
— Ничего, Майди, главное – не вешать нос. Подумай, разве жизнь не прекрасна? А то что-то ты в последнее время кислый. И меня поддерживаешь плохо.
— Да сколько можно? Я здесь сам скоро алкоголиком сделаюсь! Нет, если вернусь домой, ни к чему крепче сока и не притронусь.
— Все правильно. Но сегодня ты мне поможешь. Да, кстати, к тебе скоро гости должны пожаловать. Мне сегодня Собеско с Эргемаром сообщили. Говорят, везут для тебя что-то интересное. Ну, бывай.
Еще раз улыбнувшись на прощание, Сентер захлопнул за собой дверь. Билон благодарно посмотрел ему вслед, чувствуя, что и его настроение немного повысилось.
Вилам Сентер был настоящей душой общества в маленькой горданской колонии в Дурдукеу. Он занимался различными вопросами снабжения геологоразведочных групп, постоянно решал какие-то сложные проблемы, регулярно общался с местными чиновниками, как правило, младшими сыновьями из знатных родов, умеющими только перекладывать ответственность с друг на друга, но, тем не менее, никогда не терял хорошего настроения. Он, да еще упомянутые Сентером Кен Собеско и Драйден Эргемар – пилоты, на своем вертолете доставляющие припасы геологам, были лучшими друзьями Билона.
Вздохнув, Билон поднял с пола недельной давности газету, пришедшую с позавчерашней почтой. Читать не хотелось. Домашние, горданские новости вызывали острую тоску по родине, а с международной информацией Билон уже ознакомился.
Международная информация тоже не радовала. Время было тревожным, и в мире чувствовалось заметное напряжение.