Те, у кого машин нет, мечтают ее заиметь, и алжирец – больше всех.
– Твоя правда, – вдруг говорит он, наглядевшись на вереницу малолитражек, «дофинов», «четыреста третьих», которые, как назло, скопились под окнами строящихся домов, – надо будет купить телегу. В Алжире у меня была машина американской марки.
– Черт возьми! – подкалывает его Рене. – А я-то думал, что ты разъезжал на горбу верблюда, как какой-нибудь губернатор, со свитой из двухсот жен. Видал, что за машины выводят из Салона разные богачи – «ягуар-Е» с вертикальным рулем. На такой шпаришь быстрей всех!
Мужчины вырастают в собственных глазах, если их задница покоится на подушках личного автомобиля. Купив «аронду», Луи ездил на стройку в машине – тогда он работал по дороге на Истр, – до тех пор, пока грузовик, разворачиваясь, не погнул ему крыло на стоянке, забитой велосипедами, мотороллерами и автомашинами.
Это было с год назад. Ему неожиданно подвалила халтурка – на пару с приятелем он строил домик для одного чудака, который не хотел приглашать архитектора, – и вот тогда-то он и почувствовал, что сильно устал. Левая работа съедала все субботы и воскресенья, да и летом немало вечеров пришлось протрубить сверхурочно.
И все-таки он мечтал сменить машину на случай, если решит взять отпуск. Ему хотелось завести ИД-19. Да, но стоила она что-то около миллиона пятьсот.
О машине мечтали все, кроме нескольких горлопанов вроде Алонсо. Тот как раз вчера вечером вспылил в баре:
– Да идите вы куда подальше вместе со своими моторами. У вас прямо не башка, а гараж, ей-ей! Наверно, он шумит ночью, когда вы спите, и я бы не удивился, если б вдруг оказалось, что и живете вы с цилиндром, а не с бабой.
Да, он был не такой, как все, этот Алонсо, – сердитый, вечно всех поддевающий. В битве под Теруэлем пуля угодила ему в голову. Он так и не оправился от этой контузии.
Поработаешь часика этак четыре или пять, и раствор делается все тяжелее. Сколько его ни разбавляй, он превращается в камень, глыбу, скалу. А от этого правило – широкая дощечка с двумя ручками по бокам, основной инструмент штукатура, – превращается в гирю. Раствор все больше оттягивает руки. Выходит из повиновения.
Прежде в такой момент орали на подручного. Нынче почти все бригады от подсобников отказались. Известь в больших корытах – растворных ящиках – гасят сами. Вот почему к смене часто приступают раньше положенного. Вскоре начинают болеть все мышцы, но о том, чтобы работать помедленней, даже речи нет: каждый квадратный метр – деньги.
Между одиннадцатью и полуднем на стройке орут больше всего. С этажей и балок летят ругательства, оскорбления, матерщина.
Тень от крана скользит по фасаду каждые три минуты. Здесь кран поднимает на верхние этажи цементный раствор, который опалубщики заливают в опоры. Там он вздымает панели для монтажников. Работой руководит уже не человек, а машина, выполняющая операции строго по графику. Повсюду люди должны приспосабливаться к навязанному им темпу. У них нет времени даже перекусить. Чаще всего едят, держа кусок в одной руке, а другой продолжая работу.
Штукатурам везет – они не зависят от крана-метронома. Зато им приходится иметь дело со штукатуркой, с водой, которая в принципе подается по трубам. Но когда эта зараза – водопровод выходит из строя, надо кубарем лететь вниз и тащить воду в ведре. Просто смех: существуют экскаваторы, краны, компрессоры, бетономешалки – целый набор сложных машин, а за водой ходят с ведром, как в дедовские времена.
Стройка горланит, скрипит, скрежещет. Чтобы тебя услышали, надо кричать, а серые голые стены заглушают голос.
– Луи, а Луи, сегодня смываемся пораньше.
– Это еще почему?
– По телеку показывают «Реаль».
– А! Верно… С кем они играют?
– С бельгийцами.
– Чего?
– С бельгийцами, с «Андерлехтом»…
– Если только в последний момент не отменят матч.
Мари его не разбудила. Наверно, она его толкала, укладываясь. Но он спал как убитый.
– Еще полдень, а я уже спекся.
– Это твоя половина тебя так выматывает?.. Видел я ее в воскресенье на пляже в Куронне. Лакомый кусочек.
– А если я тебе скажу, что по вечерам меня только и тянет спать?
– Все мы дошли. Вот я молодой, а иногда утром не в силах голову отодрать от подушки. Один старик каменщик давеча рассказывал, что за день он так набегается вверх-вниз по лестницам, что к вечеру ног не чует.
– За десять часов мы выдаем двадцатичасовую норму.
– Он просто извелся, этот старик. А если, говорит, брошу работу или вынесут меня ногами вперед, что, говорит, станется с моими ребятками.
– А мы, думаешь, долго еще так протянем? Два-три годика – и на части развалимся.
– Тем более, что разговорами тут делу не поможешь, а из графика мы уже и так вышли.
Да, на сколько его еще хватит?
К одиннадцати часам комнату заливает солнце. Свежепобеленная стена сверкает под его лучами. Оттого, что смотришь на одну штукатурку, кажется, что глаза засыпаны песком. Когда Луи, давая глазам передых, на минутку их прикрывает, под веками словно похрустывают песчинки.
У меня пересохло в горле. Пот струится по спине, стекая по налипшим на плечах и руках комочкам штукатурки. Мутит от вина, наспех выпитого в перерыв, от вчерашней плохо переваренной пищи, от недосыпа, от пыли, что танцует на солнце, словно рой мошек.
Руки неутомимо проделывают одни и те же движения – захватывая мастерком серое месиво, набрасывают его на перегородку.
Нагибаешься – набираешь раствор из стоящего между ногами ящика; распрямляешься – затираешь оштукатуренную стену.
Руки отяжелели. Даже удивительно, как это они еще могут выводить плинтусы, заделывать кромки, пазы – ту самую тонкую работу – за нее платят с погонного метра, – которую строители предпочитают оставлять на вечер и выполнять в сумерках. А бывает, что гонят и затемно, тогда, чтобы осветить помещение, поджигают гипс. Он горит желтоватым пламенем, распространяя отвратительный запах серы.
Дорога огибает городок Пор-де-Бук – скопище низких домишек на берегу моря – с одной стороны он зажат железнодорожным мостом, с другой – синеватой прожилкой канала, который скрывается за стайкой расположенных на плоскогорье белых стандартных домов. Дорога уходит вдаль прямо между каналом, поросшим по берегу камышами, и нескончаемым унылым песчаным пляжем.
Пейзаж – сплошная вода, скудная растительность, на земле выступает белесыми пятнами соль, и в отблесках фиолетовых трав у самого моря тихо умирает Камарга[15] с ее загонами, где точат себе рога черные бычки, с ее ранчо, где по воскресеньям жители города разыгрывают из себя гаучо.
С дороги обширный обзор направо и налево, к далеко растянувшемуся морю, к пустынной бугристой равнине. Здесь чайки садятся на воду, там – вороны на бреющем полете проносятся над скошенными травами. Белое и черное под ярким солнцем, рыжие кустики, из-под которых нет-нет да вылетит диковинная птица, вытянув длинный клюв и розовые лапки между неподвижными крыльями.
Мари любит кататься по этой дороге. Ей кажется, будто она ведет машину между небом и морем, между песком и осокой.
Рене работает рядом с окном. Он насвистывает все мелодии, какие приходят ему в голову, и время от времени, когда проезжает машина, бросает какое-то замечание.
Луи стоит спиной к окну, и солнце отсвечивает от перегородки прямо ему в лицо. Разбрызганная штукатурка образует замысловатые узоры, которые нужно побыстрей затереть, пока они не затвердели буграми.
Мысли ни на чем не задерживаются подолгу. Взгляд скользит по стене, как дождевые капли по окну – неожиданно взбухающие жемчужины, которые текут, становясь все мельче и мельче. Размышлять не над чем, разве что кто-нибудь из рабочих, перекрикивая бредовый шум стройки и скрежет машин, бросит отрывистую фразу.
15
Старинный городок неподалеку от Марселя, некогда славившийся боем быков. Городок сейчас обречен на вымирание, поскольку в нем нет промышленности