Ксавье в нерешительности. Парнишке четырнадцать лет. (Ксавье ведет два класса – шестой и третий.) Мальчик занятный, любознательный, несколько несобранный, учится неровно, но жаден до знаний, до всего нового. Ксавье его очень любит.
– Да, можешь ее прочесть. И потом расскажешь мне о ней, но я бы хотел, чтобы тебя больше интересовали книги по программе.
– Они ужасно скучны, мосье.
Ксавье улыбается и выпроваживает ученика легким взмахом руки.
В конце концов, пусть уж лучше читает Камю, чем комиксы. Камю! Абсурдный мир четырнадцатилетних!
Он думает об этих детях, что находятся под его опекой, таких разных уже сейчас, и о том, чем они станут или не станут, о том, что жизнь принесет им радости и разочарования, наслаждения и боль. У некоторых уже проявляется индивидуальность, у этого, например, или у Жан-Жака – он в шестом классе обнаруживает способности, которым предстоит с годами развиться. Сыновья рабочих тот и другой, они преодолели преграды и трудности, связанные с их домашней средой, невежеством родителей, плохими жилищными условиями.
Да и столь ли абсурден их мир? Одно имя вспоминается ему, имя и фамилия – так он обычно вызывает учеников:
«Мари Люнелли».
Солнце проникает в комнату через широкие прямоугольники оконных проемов. Там, где масляная краска на стенке легла чуть гуще, она особенно ярко блестит при солнце.
Стены, испещренные золотистыми бликами, смыкаются вокруг Ксавье. Наше время – тюрьма, где мысли бьются, как птицы в клетке. Сидя за своей кафедрой в пустом классе, Ксавье окружен отсутствующими учениками. Сейчас он встанет, пойдет в ресторанчик, где обычно обедает, по дороге, возможно, ввяжется в спор с каким-нибудь коллегой. О чем? О предстоящем плебисците? О бедственном положении народного образования и самих преподавателей? Вернувшись домой, проверит сочинения, почитает роман или послушает пластинку.
Все это скрашивает его серое существование в крохотном городишке, уже изнывающем от засилия промышленных предприятий, которые растягивают его во все стороны, как эластичную ткань, – она вот-вот треснет.
«Мари Люнелли…»
И она была бы хорошей ученицей, как Жан-Жак.
Перед глазами Ксавье возникают расплывчатые картины. Он отдается мыслям – шероховатые, растрепанные, они налезают одна на другую. Как бы ему хотелось вновь обрести безмятежность недавних дней, когда, хорошенько нажарившись на солнце, он возвращался с пляжа и спокойно садился за диссертацию – давно пора закончить ее и сдать.
Ночь и сон должны были успокоить волнение чисто физиологического, на его взгляд, характера, так перевернувшее накануне отношения с Мари. Во всем виновато солнце, теплый сентябрьский денек и еще отсутствие в его жизни женщины.
Но и с Мари явно что-то происходит.
Нет, право, у него воображение как у школьника. Ну выпила она с ним виски, прослушала пластинку – так это еще ровным счетом ничего не значит.
Ксавье заставляет себя думать о другом. О девушках, с которыми у него были романы. Большей частью это были студентки. Они казались сложными, а на поверку с ними все получалось куда как просто. Да и не так уж и много у него было романов. Настоящая любовь лишь намечалась, и то ему не ответили взаимностью.
Надо будет завтра съездить в Экс. Быть может, Матильда уже вернулась.
Она была милой, эта девушка, с которой он изредка встречался в прошлом году.
Воскресенье в Карро все поставит на свое место. Мари опять станет для него, как и раньше, матерью семейства, которую дети охраняют от всяких посягательств. А может, она была другой лишь в его воображении?
Луи рад, что, вернувшись с работы, застал Симону одну. Хотя, узнав от дочери, что Мари ушла с Ивом гулять в городской сад, он, как и положено мужу, который привык, что жена всегда дома, раздраженно махнул рукой.
– Хочешь, я за ней сбегаю, пап?
– Нет, останься со мной, поговорим.
Луи не знает, с какого конца начать разговор. Он робеет перед этой девчушкой, своей дочерью. Он забыл, что такое – разговаривать со своими детьми. Разрыв между ним и его домочадцами так велик, что он стесняется их, в особенности сегодня, когда ему надо хитрить.
– Ну как, тебе весело на пляже?
– Сегодня мы туда не ездили. Сегодня в школе занятия.
– Да, но вчера вы там были?
– Вчера я играла с девочками. Но приехали всего три.
– Почему?
– Не знаю. Боятся, что вода в море холодная.
– А она не холодная?
– Нет. Она еще довольно теплая.
– А… мама, что делала мама?
– Она купала Ива, потом купалась сама. Ах да! Она играла в волейбол, потому что не хватало игроков. Мне тоже хотелось поиграть, но Жан-Жак говорит, что у меня нос не дорос.
– Кто с ней играл?
– Люди.
– Ясно, но какие люди?
– Какие-то незнакомые. Она была в одной команде с Жан-Жаком и Фиделем Кастро.
Луи доволен собой. Он хорошо словчил. И теперь не спешит, боясь, как бы дочь не догадалась, к чему он клонит.
– А он славный?
– Да, очень славный. Жан-Жак говорит, он хороший учитель. Знаешь, Жан-Жак ужасно задается из-за того, что мы возим Фиделя Кастро в нашей машине.
– И давно он с вами ездит?
– Не знаю – недели три, месяц. У него машина в ремонте. И вот Жан-Жак попросил маму его подвезти. Знаешь, он такой забавный, с бородой.
– С бородой?
– Да… Но по-моему, у него совсем не такая борода, как у Фиделя Кастро.
– Фиделя Кастро?
– Разве ты его никогда не видел по телеку? Он говорит по-испански.
– А-а, Фидель Кастро! Да, да… Скажи-ка, Симона, он любезен с мамой?
– А то как же. Не хватает еще, чтобы он был не любезен, когда его подвозят на машине.
– Что он делает на пляже?
– В волейбол играет, купается.
– И разговаривает с мамой?
– Бывает.
– И что он ей говорит?
– Да почем я знаю? Ничего.
– То есть как это ничего?
– Они говорят все больше о Жан-Жаке.
– А гулять они не ходят?
– Куда?
– Не знаю… За скалы?
Симона прыскает со смеху. Луи смотрит на дочь, не понимая. Его смущение растет.
– А что там делать-то, за скалами? А за Ивом кто будет смотреть?
Луи увлекся коварной игрой в вопросы-ловушки и надеется узнать правду – ведь устами младенца глаголет истина. Он, однако, разочарован – ничего такого этакого он пока не услышал.
– Вчера вы были у него дома?
– Да. У него все стены в книгах. Как ты думаешь, па, он все их прочел?
– Не знаю. Что вы там делали?
– Пили сок.
– А мама?
– Ах, ты мне надоел… Ты вроде того старого господина.
– Какого еще старого господина?
– Вчера вечером по телевизору. Он выступал с мальчиком, своим сыном. И пел, вместо того чтобы говорить. Это называется опера – «Пелеас и Мелисанда».
– Что, что?
– Так она называется. Старый господин – муж Мелисанды. Он поставил мальчика на скамейку, чтобы тот в окошко подсматривал, и нараспев задавал ему кучу вопросов, совсем как ты. Мальчик тоже отвечал нараспев. Получается какая-то ерунда – не то говорят, не то песню поют:
«– Что делает мамочка?
– Она у себя в спальне.
– Одна?
– Нет, с дядей Пелеасом».
– Что ты мелешь?
– Я рассказываю тебе историю про старого господина, я его по телеку видела: «А дядя Пелеас, он что – возле мамочки?» – и давай тормошить мальчика и так далее и тому подобное. Ох, и дурацкий же у него был вид, у этого старого господина!
– А ну-ка замолчи.
– Почему?
– Не замолчишь – схлопочешь.
Симона ничего не понимает. Вот странные люди, эти взрослые. Она пожимает плечами и включает телевизор, который тут же издает несусветный визг.
– Где толковый словарь? – спрашивает Луи.
– В комнате Жан-Жака.
Луи читает вслух: «Пелерина… Пеликан… Пеллагра…» Затем смотрит выше: «Пеленгатор… Пеленг… Пеларгония…»
– Симона, – кричит он, – его тут и в помине нет, твоего Пелеаса.
Она заглядывает ему через плечо.