– Что случилось? – с каким-то виноватым испугом спросил папа Федя. – Послала? Уехала? Что?
– Уехала, – упавшим голосом ответил сын и зло улыбнулся. – Уехала… в страну печального вечера. И папа Федя тут же вспомнил, что в их любимых с сыном фильмах про индейцев так называли безвременную кончину близких людей: она, он или они уехали в Страну Печального Вечера, то есть нашли пристанище в стране мёртвых, умерли.
– Она, что умерла? – с недоверием спросил он сына. – Но этого не может быть! Она же молодая, здоровая, богатая, наконец! Да, и никакие болезни так быстро не убивают… Речь папы Феди замедлилась, словно он стал о чём-то догадываться.
– Её брат сказал, что она утонула в Урале, – глядя на отца пустыми глазами, сказал Санька. – А ведь она никогда не купалась в реке, даже если мы вместе ходили на берег. Она и плавать то, по-моему, не умела.
– Ты думаешь? У вас настолько серьёзно? – встрепенулся папа Федя.
– Думаю, батя, – отсутствующим голосом отвечал Санька. – И думать об этом куда горше, чем обо всех этих Жанниных признаниях, которым цена полкопейки в престольный день! Может, сорвалась с берега? Там есть обрывистые берега, под которыми буквально бурлит. Или столкнул кто из местных: были у неё там воздыхатели. Один мутный грек её сватал, а она всё отказывала. Думаю, из-за меня. А я уехал, даже не простившись. Считал, что так будет легче… обоим. Так что, батя, опоздал ты со своим советом, да и вообще советовать таким недоумкам, как я, – пустое дело! Есть чего-нибудь выпить? Отец молча достал из холодильника запотевшую поллитру перцовки, свернул красную головку, разлил по стаканам. Перцовка обожгла горло, но облегчения не принесла. Выпили ещё.
– Батя, давай к реке сходим, – сквозь слёзы проговорил Санька. – Она очень любила с откоса смотреть на воду. Я по дороге ещё выпить зацеплю, а ты положи что-нибудь в пакет – на закусь. Сидели они на берегу до самых сумерек, когда по почерневшей водной поверхности побежала к горизонту ломаная дорожка огоньков, а где-то на другой стороне запыхтел зем – снаряд, углублявший обмелевший пирс для швартовки барж. Мужчины говорили о чём-то постороннем, не имевшем ровно никакого отношения к их нынешней жизни и тому душевному разладу, в котором вдруг оказались. Оба. Когда последний клин заката скользнул по краям монастырских куполов, папа Федя разлил остатки и трезво сказал в темень:
– Пора тебе, Санька, на работу устраиваться, иначе доконаешь себя этими раздумьями! И чтоб упираться хорошенько, потеть. Тогда очень скоро всё уйдёт само собой. Усталому человеку не до самоедства, ему бы поесть побольше, а отдохнуть подольше. А там дальше – поглядим по настроению. Какие твои годы? А насчёт женщин, думаю, не прав я. У всех всё по-разному, думаю, тебе подфартит не так, как мне. Но по возвращении домой Саньку вновь посетила чёрная ностальгия, и он вприпрыжку побежал к дежурному магазину.
Глава седьмая
Примерно через неделю Санька вышел на балкон поливать цветы, но почти все они уже завяли, кроме разноцветных астр, которые мама Нина неизменно высаживала вот уж лет десять. Санька приложил к астрам нос, но кроме наступившей осени, ничего не почуял. Во дворе тоже распоряжалась осень – и не только на клумбах да в купах лип и клёнов, но и асфальт даже стал какого-то жёлтого цвета. В летний зной – и это Санька помнил отчётливо – асфальт был чернее дёгтя. Под балконом выясняли отношения два кота: крупный и ухоженный чёрный и облезлый рыжий. Рыжий, как всегда, брал верх. Не зря все звали его Крысом и щедро подкармливали рыбой и колбасой. Дешёвую колбасу Крыс лишь обнюхивал, а рыбу ел любую. Санька метнул вниз маленькую тушку минтая: чёрный испуганно юркнул под дом, а рыжий лишь отпрянул на пару метров и стал осторожно возвращаться, непрерывно нюхая воздух. Когда Крыс доел рыбу, Санька подумал, что и по кошкам он, наверное, во дворе первый. И пусть чёрный породистее и ухоженней, кошки благоволят к настойчивым и нахальным. Как и женщины! И будь я проще и без претензий, этой Жанне и в голову никогда бы не пришло так заноситься и учить меня жизни. Ещё, наверное, и сама бы помучалась неизвестностью, голову бы поломала, поревновала. А так, женский голод свой со мной уняла, самолюбие – тоже, и понеслась дальше без страха и упрёка, как, судя по её опытности, поступала и до меня. И много таких хищниц вокруг! Наверное, большая часть красивых женщин. Впрочем, может у неё и инстинкт самосохранения сработал? Она же видела, что я многовато пью. А нынче это для умной бабы, что твоя красная тряпка! Папа Федя говорил, что по статистике больше половины браков сегодня кончаются разводами и две трети из них – из-за пьянки супруга. Тут надо выбирать: или пытаться завязывать, или не жениться вовсе? Санька, не глядя, сплюнул за балконную решётку и попал точно жирной соседке Зине на розовый капор, который она непонятно зачем надела в столь тёплую сентябрьскую погоду. Зина стала тревожно вертеться, как подбитая германская танкетка, а Санька от греха переполз через порожек в комнату. И в это время непривычно низко затарахтел телефон. Очевидно, папа Федя, мучимый с похмелья высокими нотами, вылечил ему «педерастический» голос. Звонил недавно вернувшийся со строгача Быка, уже дважды отбывавший за квартирные кражи и хулиганку. Впрочем, и разбой, и кражи были на нём так себе, наполовину «накрученные», потому как из ложной бравады взял на себя чужое. Наскоро проговорив обычные в таких случаях «Как дела?», «Как отец с матерью?», Быка предложил съездить в Питер на заработки. Сказал, что якобы с ним сидел кореш, у которого в северной столице своё дело, и притом не пустяшное, а целое товарно-транспортное агентство. И поскольку Быка якобы спас его от верной смерти, кореш этот звал его в Ленинград на работу, обещая со временем прописку и даже жильё.