– А вы что, мужики, не пьёте? – удивлённо спросил он. – Не лезет что ли?
– Да мы за пять минут до тебя, – испытующе глядя на Саньку, как-то неуверенно заговорил Гендос, – уже приняли по сотке. Сейчас уляжется немного – спирт всё же – и добавим вдогонку. А то не отрубиться бы раньше времени. В это время Санька почувствовал, как спирт стал жаром расходиться по телу. Вот только не расслабляющим, как обычно, был этот жар. Напротив, он гнал по всему телу какую-то мелкую знобь, от которой его всё больше кидало в пот – так что даже с кончика носа закапало, а волосы стали столь влажными, что слиплись, как после бани.
– Ты чего, Смыка? – испуганно спросил Бес. – Не легло что ли?
– Что-то мне, Бес, плохо, – почти шёпотом отвечал Санька. – Пойду я прилягу у себя.
– Погоди, мы тебе поллитровку нацедим, – предложил, стараясь быть щедрым, Гендос. Вместо ответа Санька лишь отрицательно мотнул головой, уже не в силах сказать угостившим, что, дескать, спирт ваш – фуфло палёное, и пейте вы его, суки, сами! Он с усилием разогнул ноги и, заметно покачиваясь, побрёл к подъезду. Но это не походило на шатания пьяного человека. Это были скорее симптомы приближающегося недуга. И ещё не успел Санька подняться на свой второй этаж, а уже Бес с Гендосом, выплеснув в траву содержимое своих стаканов, проворно вскочили и рванули со двора вон, прямо к ближайшей автобусной остановке, чтобы как можно быстрее раствориться в безликих новостройках Города. А Санька, не дойдя до дивана, тяжело осел в плюшевое кресло, затем потянулся к кувшину с водой на журнальном столике. Но, не удержав равновесия, кулём завалился на бок и, высунув набухший язык, тщетно пытался двумя пальцами вызвать обычно приносившую облегчение рвоту. Руки и ноги его стали стремительно холодеть, а правое подреберье налилось расплавленным свинцом. Санька вдруг вспомнил, как в детстве отец учил его отливать свинцовые грузы для донок: сначала расплавляли в консервной банке аккумуляторные решётки, а потом осторожно разливали жидкий свинец по дешёвым алюминиевым ложкам. Потом, чтобы остывающие заготовки не липли к формам, они обливали их холодной водой из-под крана. Санька навсегда запомнил запах проворно улетающего в вентиляцию свинцового пара. Но сейчас намертво вцепившийся в Санькину печень свинец, отставать от неё не желал. Наоборот, он непреодолимо стал подниматься к его сердцу и голове, и тогда Санька окончательно понял, что его угостили не тем спиртом, что и не пили залётные Бес с Гендосом лишь оттого, что хотели проверить на нём качество «непонятного» пойла. И в этот момент, всего через четверть часа после выпивки, Санька вдруг явственно понял, что умирает и уже не в силах вызвать «скорую», потому что и язык его тоже налился свинцом. Дёрнувшись на ковре ещё несколько раз, он вдруг судорожно выгнулся как на борцовском ковре и весь пошёл фиолетовыми пятнами. Последнее, что успел он ощутить на этом свете, была крупная тяжёлая слеза, которая медленно ползла по его утрачивающей всякую чувствительность щеке.
– Бес-с-с! – с неимоверным трудом разлепил умирающий набрякшие губы. – За что-о-о?.. Так он и остался выгнутым, как немой вопрос, и даже глаза закрыть не успел. И немолодой уже врач, который через несколько часов констатировал Санькину смерть, долго не мог потом забыть этот прощальный упрёк, застывший на лице ещё совсем молодого красивого мужика.
Глава первая
Ещё полностью не проснувшись, Санька уже помнил, что этой ночью, после выпускного в ПТУ№5, где он около трёх лет якобы постигал азы слесарного дела, в центральном парке была затеяна совместная с киповцами (КИП – контрольно-измерительные приборы) пьянка, разбрызгавшаяся потом по всем исходящим от парка лучам наиболее крупных городских улиц. Вчерашние пэтэушники всего за несколько часов вдруг осознали себя переступившими заветную черту взросления. То есть стремглав перешагнули промежуток, долгие годы отделявший их, во всём зависимых школяров, от их же, но уже вполне себе взрослых и самостоятельных мужчин. И когда озарение это окончательно дошло до ещё шатких молодых мозгов и было возбуждено винными парами и так называемым «синдромом толпы», они дали родному Городу такой копоти, что местная милиция, своевременно не успевшая удвоить ночные патрули, впала в техногенный ступор. Козелки и «буханки» как будто специально не заводились, ворота гаражей заедало, а на «демократоры» (резиновые дубинки) неожиданно был наложен запрет из самой Москвы. Словом, патрули вышли на ночные улицы с существенным опозданием и совершенно безоружными. К этому времени опившиеся двадцатиградусным «Солцедаром» выпускники уже успели перебить в парке всё освещение, изуродовать новые, недавно расставленные вдоль аллей скамейки и обоссать памятник Дзержинскому. С его именем были связаны абсолютно все пэтэушные проверки, ограничения, запреты и, естественно, наказания. Санька также сумел, при помощи вырванной из какого-то ограждения штакетины, водрузить на козообразную голову «друга всех хулиганов» вызывающе голубую шляпу, в которой железный Феликс стал сильно смахивать на изрядно потасканного гея. Когда прибывшие на место поруганья своего первого патрона милиционеры потребовали шляпу убрать, невесть как затесавшийся в пэтэушные ряды двухметровый студент-филолог Рыка, достававший бронзовому чекисту почти до подбородка, прорычал в сторону законников: