– Мама, – счастливо улыбаясь, гулко хлопал по спине двухметрового гиганта Санька, – это мой друг казахстанский Костя Рыков. Костя, какими судьбами?
– Саня, да вот только что со школой деревенской развязался. Еле отпустили, изуверы! Им даже вызов на кафедру не документ! – Говорил возбуждённо Рыка, ещё не переживший недавние бои с районным педначальством. – Я совсем не деревенский человек, а они мне избу на краю полумёртвой деревушки суют и говорят, что это рай господень! Да, там уже осенью колотун, а о зиме даже подумать страшно! Ну, хоть бы сруб перебрали, утеплили. Куда им? Некогда. Они только пьют да детей стругают – словом, руками делать ничего не умеют!
– Да, хрен с ними, с чиновниками! – ярился Санька, – они везде одинаковые – что у вас, что вон в тюрьме у мамки, что у меня в армии.
– А как это тебя в армию-то угораздило? – искренне изумился Рыка. – Ты ж, вроде, отслужил срочную?
– Да, вот, брат, пришлось опять форму надевать, – покаянным голосом отвечал Санька. – Времена пришли, сам видишь, какие! Устроиться без покровительства можно разве что на копейки, а мне это надо? А тут у меня баня с прачечной под рукой, какая-никакая власть, кухня бесплатная, продовольственная компенсация и зарплата, я тебе скажу, повыше инженерской. Ты-то куда теперь кости кинешь? Преподам в институте тоже, наверное, копейки платят…
– Ассистентам кафедры, куда меня приглашают, и в самом деле, копейки! – начал делиться своими сомнениями Рыка. – Но, во-первых, я уже нашёл подработку сторожем детсада. Очень, знаешь, удобно: сторожишь ночью и пишешь диссертацию. Во-вторых, как учил один древний мудрец, всё в этом мире преходяще. Думаю, и нынешний бардак ненадолго. Прибалтика уже отвалилась. На очереди азиаты, которые всегда тянули нас в средневековье. А с Украиной, Белоруссией и Закавказьем, думаю, Россия общий язык отыщет.
– Не обижайся, Рыка, – возразил Санька, – но вы, интеллигенция, почти всегда ошибались в самые важные моменты. Может, я чего и не понимаю, но, судя по моему армейскому опыту, Украина, по крайней мере, Западная, к нам и не приваливалась никогда. Так что, там у них гонору не меньше, чем у поляков – даром, что договор наш назвали Варшавским. Понимаешь, западных хохлов хоть и меньше, но они куда проворней, энергичней что ли, и они наверняка воспользуются этой смутой по нашей же поговорке: если не сейчас, то никогда! Ладно, что мы всё про политику да про политику, давай лучше про тёлок? Ну, как твоя жена поживает? В ответ Рыка так и сел возле двери:
– Об анекдотах предупреждать надо! – хрипел сквозь приступы хохота, загородив весь проход в комнату, долговязый Рыка. – Не женат я, товарищ прапорщик, как и вы, очевидно. И, находясь в сельской глуши, о тёлках и думать забыл. Так что, валяй, если есть по этой теме полезная информация. Я весь во внимании. И был у Саньки с Рыкой долгий-предолгий разговор по душам, к которому по ходу присоединились и папа Федя, и мама Нина. А потом Константин Борисович Рыков целый год вёл семинары и практические занятия по лекциям своего научного руководителя профессора Минца, который неожиданно для всех, и прежде всего, для КГБ, эмигрировал в США. Молодого преподавателя в связи с этим срочно призвали в ряды Советской Армии, где он и сгинул в горном таджикском кишлаке на границе с Афганистаном.
Глава двадцатая
В своей бане-прачечной Санька освоился так быстро, что дивизионное начальство было совершенно уверено в том, что он и на гражданке работал директором бани. Как помывку личного состава, так и бельевую стирку Санька организовал на высшем уровне: строго по графику, который он переделал с учётом рекомендаций всех тыловых служб и пожеланий командиров полка и отдельных батальонов. Пожелания эти, однако, офицеры сдабривали обильным калымом, от которого у Саньки через месяц-другой стали заметно пухнуть и пунцоветь шея, лицо и даже ладони. В связи с этим перед Санькиным взором вновь предстала ироническая физиономия незабвенного начпрода Свиньина, который сладострастно рисовал перед подчинёнными нюансы тыловых служб былого времени: «Нет, раньше не то, что нынче. У нас, у всех тыловиков, погоны были, блин, белые, а затылки – красные… Вот это была жизнь!». Но Саньке эта жизнь, несмотря на свою упорядоченность, нравилась всё меньше. На гражданке он хотя бы мучился с похмелья и стеснялся отца с матерью, а тут ни тебе мучений, ни стеснений: пей хоть с комполка, хоть с начпродом дивизии, хоть с самим дивизионным особистом! И никто тебе ни единого дурного слова, поскольку все идут в баню навеселе, ревностно ожидая такой же весёлости и от главного дивизионного банщика. И прапорщик Смыков всегда встречал всех на самом высоком уровне. После некоторых офицерских помывок он приносил маме Нине столько «фуражу», что она часть принесённого выгодно обменивала на финские колготки и польскую, а то и французскую парфюмерию. Так что, папа Федя давным-давно сменил разные там пахучие «шипры» и «ландыши» на благоухающую «Барселону» и благородный «Консул». Кроме того, мама Нина очень быстро заменила застиранное домашнее бельё новеньким из дивизионных запасников, а папа Федя щеголял сразу в нескольких сменах офицерских кальсон и нательных рубах. Водка же теперь у Саньки была всегда. Её приносили не только офицеры, но и дембеля, когда хотели устроить прощальную помывку с водкой и девочками. И вообще, со временем Санька завёл девочек и сам, договорившись исполу с городской хозяюшкой Тамарой Фёдоровной, которая регулярно стала отпускать к нему на офицерские мальчишники трёх своих самых выносливых проституток. Вырученные за удовольствие деньги они делили исполу, то есть пополам, что вполне устраивало обоих: Тамару Фёдоровну, потому что не надо было беспокоиться о платёжеспособных клиентах и тратиться на аксессуары, а Саньку – потому что за девушками хозяйка тщательно присматривала, и никто из офицеров ни разу не жаловался на триппер.