– Та-та-та! Тум-тум-тум!
Но из-за ручья ему вновь по-свойски крякнули, и он поспешно стал стягивать со спины мокрую рубаху. Тут надо сразу заметить, что окрестная живность выделяла Ивана среди остального дачного люда особо. Да и он после возвращения из так и не покорённого Афганистана уважал зверьё несколько больше, чем своих двуногих собратьев по виду, которые в одночасье снесли ему часть черепа, лишили глаза и нескольких пальцев на правой руке. Без глаза ему было даже удобней целиться, в том числе молотком по гвоздю или топором по плашке, а вот пальцев частенько не хватало, особенно сейчас, когда взялся за пилу и лобзик.
…Он подкрался к ручью из-за кустов ивняка, но сразу подходить к воде не стал, а осторожно залёг за поваленной паводком ольхой. Ручей, впрочем, был не совсем ручьём, а скорее небольшой, стремительно бегущей к лесному озеру речкой. Вода в нём (в ней?) регулярно то убывала, то пребывала, как на Беломорье, куда он когда-то очень давно, ещё школьником, ездил с матерью к её первому мужу и своему настоящему отцу. Второй материн избранник даже отчимом ему стать не успел, поскольку уже через год, как поселился с ними под одной крышей, получил большой срок за «хищение социалистической собственности…» и сгинул где-то на северах. В общем, быстро бегущая вода всегда располагала Ивана к воспоминаниям своего как хорошего, так и печального прошлого, и последнего, как он не раз убеждался, лёжа на этом влажном супесчаном берегу, отложилось в его памяти куда больше. Но сейчас думать о печальном не хотелось, потому что знакомая кряква доверчиво чистила подкрылки прямо под ним, а пара небольших ужей силилась преодолеть теченье саженью выше, над бетонными плитами старой военной дороги. Он осторожно скинул утке корку ржаного хлеба и звучно щёлкнул здоровыми пальцами левой руки, что было предупреждением о твёрдом намерении искупаться. Утка неторопливо расправилась с коркой и глиссером ушла с открытого для обзора пространства. Где-то под занавесью ивняка её поджидали совсем ещё крохотные, но уже вполне благоразумные утята, которых Иван успел угадать по мелкому дрожанию осоки. Поднявшись над деревом и стряхнув с плотных защитных бриджей речной песок и прилипший кое-где береговой сор, усталый строитель кое-как сполз по травянистому пологу к воде и, оценив её зябким касанием стопы, окончательно разделся. То есть совсем догола, даже не осмотрев, как водится, округу – нет ли где случайного женского глаза. Для полноценного заплыва ручей был явно мелковат, поэтому купальщик ограничился долгим лежанием вниз головой с регулярным пусканием пузырей и звучным похлопыванием себя по уже схваченным загаром бокам и белому, как первый снег, заду. Вода была ледяной, словно только из колодца, но, если бы кто-то в это время наблюдал за происходящим, то наверняка подумал бы, что вот лежит голый раскрасневшийся мужик в городской ванне и ловит себе парной кайф! Впрочем, Иван и в самом деле его ловил, ибо с детства купался в горных реках, а в зной привык обливаться из колодца. Да и Афганистан не прошёл для него даром: там, на сорокоградусной жаре, понятия «ледяная вода» не было в принципе. Иногда в кишлаках попадалась вода отравленная, и даже страдающие от жажды держались от неё подальше – в надежде, что местные жители к этому не причастны и укажут жаждущим какой-либо иной, пригодный для употребления источник. Иван мельком вспомнил раздутые на жаре трупы осла и его нетерпеливого хозяина, которые побывали возле отравленного колодца за несколько часов до них, и уселся на намытую кочку. С противоположного края бетонной переправы его с любопытством рассматривало сразу несколько явно поспешавших к воде бурёнок. Пастуха рядом не было, а потому купальщик долго растирал голое тело прихваченной фланелевой тряпицей и лишь потом неторопливо натянул чистые сатиновые трусы. Расценив эти Ивановы действия вполне адекватно, коровы забрели в «освободившуюся» воду и принялись медленно пить, шумно выпуская ноздрями воздух. Потом одна из них с некоторой лихостью задрала хвост и стала с удовольствием мочиться. Пенистый шлейф, проплыв мимо Ивана, уже начинал исчезать в ивняке, а корова всё не желала опускать хвоста. И не только Иван, но и две её товарки смотрели на происходящее в некотором изумлении. Наконец, из-за ольшаников появился смешно одетый пастух, а следом и всё стадо, и Иван сделал им ручкой. Пастух в ответ тоже махнул ему в том смысле, что, дескать, ты свою помывку оформил – теперь наша очередь, и достал початую бутылку какой-то мутной дряни.