По дороге к садовому участку Ивана сопровождали суетливая трясогузка, две синих стрекозы, несколько пёстрых мотыльков и… едва уловимый аромат отошедших ландышей. Его неспешное возвращение не заняло и четверти часа, но и этого на сей раз ему хватило вполне, чтобы где-то там, на безнадежно далёком экране минувшего, тщательно отсмотреть всю свою взрослую жизнь до недавно упавшего за спиной занавеса. Взявшись за тёплую дубовую ручку позавчера навешенных ворот, Иван вдруг отчётливо понял, что строит себе последнюю пристань, на которой уже не надо будет кого-то и для чего-то ждать. Надо будет просто постараться пожить среди этих лесов какое-то время, изредка отлучаясь по необходимости. А потом, через год-другой, его одиночество перестанет его удивлять, перейдя в обыденную житейскую неизбежность. Это произойдёт так же незаметно, как происходило всё самое значительное до занавеса в его штатском времени, на излёте которого люди стали меняться или уходить вовсе. Родные, друзья, любимые. Не изменились только вот эти подпирающие небо сосны да беспечные птицы в их кронах, да наивные животные под ними.
Глава первая
Иван оказался в Кабуле по глупости, и, как потом оказалось, на финише последней советской одиссеи, когда все сметливые вояки, уже успев пройти «афганский предбанник», плотно пристали к цивильным городам, а то и винтили на кителя бугристые академические «поплавки» – самые надёжные пропуска в заветный круг старшего офицерства. Нет, он не стал бы финтить и отбояриваться, если б ему приказали – дескать, Родина посылает тебя в составе, так сказать, ограниченного контингента СА помочь нашим афганским товарищам. Пошёл бы, хоть и знал про «товарищей» много больше, чем нюхавшие вокруг атмосферу особисты. Но получилось так, что не пойти он просто не мог. А всё этот его странный университетский друг Лёва Клушин, которого словно специально прислали в их часть с какой-то мутной инспекцией на предмет исчезновения нескольких единиц стрелкового оружия. Пропало оно на марше, в предгорьях Памира, чёрной, как смоль, азиатской ночью, когда неожиданно из-за горы накатило грозовое облако, и всё понеслось с потоками вниз: еле-еле людей удалось уберечь, а уж об имуществе и думать забыли. Потом выяснилось, что из-за убийственной усталости всего личного состава место для лагеря выбрали поспешно, не учтя погодных сюрпризов высокогорья. Молодой командир части, к тому же генеральский отпрыск, якобы серьёзно повредил ногу и был срочно эвакуирован вертолётом, а потому прибывшие на третьи сутки посредники вплотную вышли на его заместителя, то бишь на гвардии-капитана Ивана Шитова. Увидев в их числе печально знакомого Клушина, Иван понял, что его как минимум разжалуют, а то и посадят. Клушин принадлежал к числу так называемых мнимых друзей, которых в народе ещё называют «наседками». Люди этого типа поначалу очень располагают к себе этакой подчёркнутой интеллигентностью и умением слушать других. Они всегда расспросят о возникшей проблеме, помогут по мелочи, дадут дельный совет, вполне искренне посочувствуют – короче, поведут себя ровно так, что очень скоро станут практически необходимыми, почти органичной частью тебя самого. И сам того не замечая, ты вскоре станешь делиться с таким человеком весьма деликатной информацией о себе самом, своей семье, родных, друзьях, планах на будущее. А этого делать нельзя… никогда и ни при каких обстоятельствах! Клушин воспользовался полученной информацией сполна: сначала он стал ненавязчиво советовать Ивану, чтобы тот не отягощал себя высосанными из пальца проблемами молодой жены, выпущенной из университета годом раньше, да ещё с «красным дипломом». А она, и в самом деле, маясь вдруг возникшей неопределённостью, то рвалась в аспирантуру, где собиралась готовить диссертацию по любимому ею Державину, то – в питерскую школу, где ей предлагали специальный класс с литературным уклоном, то вдруг начинала стенать по поводу одиноко живущей матери-пенсионерки, у которой, кроме неё, больше никого в целом свете. Не по годам мудрый Клушин несколько раз умело остужал вновь и вновь вспыхивавший пыл беспокойного Ивана: дескать, брошу всё и переведусь на заочный. «Отставить, Ваня, – листая томик не то Геродота, не то Платона, размышлял всегда благоразумный Лёва. – Во-первых, уходить за несколько месяцев до окончания университета – это не умно с любой точки зрения. Во-вторых, её ты этим не переменишь, не расположишь к себе, а наоборот, убедишь в своей полной моральной зависимости, несамостоятельности, что для мужика – смерти подобно! А есть, мил друг, ещё и в-третьих, и даже в-седьмых. Ты вот лучше, как Диоген – Клушин при этом, казалось, нашёл что-то нужное в философском издании, – посиди подольше в бочке, то бишь сортире, и подумай… о вечном».