– Она почти не болела, если не считать появившихся по зиме головокружений, – сосредоточенно вспоминала Маша. – Я несколько раз настаивала на серьёзном обследовании, но куда там? Она всё повторяла, что всегда лечилась только дачей. Дескать, такое с ней уже бывало и раньше, и всё это от малоподвижного образа жизни, спёртого воздуха, нехватки витаминов и тому подобное. И поначалу всё как будто подтвердилось. Уже после первых, ещё апрельских поездок сюда головокружения прекратились. У неё появились аппетит, сон, бодрое состояние, она увлечённо стала общаться с котом, только мне не понравился какой-то её странный настрой на воспоминания, на прожитое. На даче моя мама чаще то про семена, то про навоз с торфом, то про каких-нибудь медведок или кротов и вдруг…
– Стала вспоминать детство? – попытался угадать Иван.
– Да. По большей части, наше с братом. – Согласно кивнула Мария. – Но это бывало и раньше по какому-нибудь случайному поводу, а теперь она всякий раз приходила к заключению, что, слава Богу, мы с Яковом обеспечены, и она может обрести покой. Я однажды даже заплакала: «О каком покое ты мечтаешь, мама?! Нам так хорошо вдвоём! А Яков всё-таки далеко, и вряд ли скоро соберётся к нам». Она извинилась, замолчала, но вскоре вновь начала вспоминать: то детский сад, то школу, то, как я сломала руку, то, как мы с ней получили известие о тяжёлом ранении Якова. А потом, однажды ночью, в начале прошлой осени, она незаметно вышла из домика вот по этим ступеням, – Маша указала Ивану на красное деревянное крыльцо, – села на самую нижнюю и… умерла. Прямо тут я её и нашла рано утром. Емельян по привычке лизал её намозоленную лопатой и граблями ладонь, а у неё уже давно остановилось сердце. Больше я здесь с тех пор не ночевала. Так, ездила на пару – тройку часов в земле покопаться, побыть одной, отдохнуть от городской суеты и вот кота побаловать. Прошлой осенью здесь уродилась пропасть яблок, и все они были такие крупные, алые, сочные! Я их постоянно ела, почти механически, до ломоты в зубах и онемения губ. И это как-то помогало отвлечься, отстраниться от такой долгой совместной жизни «до», от непонятных планов на какую-то невнятную жизнь «после». Прости, Иван, но когда я тебя увидела, то меньше всего думала о тебе, как о мужчине, а тем более, о солдате. Скорее, как о добром располагающем к себе человеке, который оказался в нужное время в нужном месте. Хотя, что-то твоё во мне кольнуло, словно знак какой-то условный угадала.
– А ты не ищи мотивов там, где за тебя всё давно уже решено! – убеждённо заметил Иван. – За речкой я порой ощущал, что вот сейчас надо будить роту и срочно сниматься с якоря. И мы снимались, и бойцы, ворча от недосыпа, брели к БТРам, грузили катушки, треноги и прочие тяжёлые штуковины. А потом, через час-два после нашего ухода, точно по тому месту, где мы только что отдыхали, начинали работать духи. Сначала я тоже пытался это как-то объяснить себе, но потом бросил… по совету старших товарищей. И ты тоже бросай это безнадёжное занятие.
– Слушаюсь, старший товарищ! – весело отозвалась из кресла Маша. – Если ты вполне отдохнул, то пойдём, как в таких случаях говаривала моя влюблённая в Лермонтова мама, «окинем оком творенья Бога своего».
– Вот про Бога – это правильно, – согласился Иван, как-то незаметно успевший за короткое время привязать к себе трущегося о его яловые, стянутые на икрах сапоги общительного Емельяна. – Он всегда помогал нам сосредоточиваться на главном и избавляться от суетных вопросов. И они отправились втроём осматривать «непричёсанный» участок.