Но уже засунувшую деньги под резинку трусов худощавую продавщицу оскорбить, а тем паче усовестить было невозможно!
– Да, ладно тебе, тётка Дарья! – беззаботно смеялась она, прикуривая чёрную с золотым ободком сигарету. – Я так думаю, свет ты мой ясный, что в хозяйстве твоём скорее муж от истощенья захворает, чем поросёнок! Вон жопа-то у тебя, с четыре моих! К дальнейшим женским метафорам Иван старался не прислушиваться, поскольку даже мужики на войне выражались куда приличней. Вот так он и просвещался по сугубо крестьянской части, терпеливо постигая тонкости индивидуального проживания на земле и сосуществования с животными. И хоть Бориска, слава Богу, в младости не издох, но, как выразился сосед Николай, копоти он дал по самые трубы! И антибиотики ему Иван колол, и козьим молоком из бутылочки поил, и пюре ему из овощей наминал, и кашу гречневую варил. И всё это только для того, чтоб либо к первым Никольским морозам, либо чуть позже отдать поросёнка на убой. Сам он, понятно, на это дело никогда бы не подписался, но прекрасно понимал, что держать у себя в хозяйстве взрослую свинью ему будет не по силам. Однако, жизнь приучила Ивана не печься о будущем более, чем оно того заслуживает, и он относился к Бориске ровно так же, как и к остальным обитателям своего зверинца.
Лето перевалило далеко за экватор, когда он стал замечать, что все его четвероногие в противовес двуногим всячески тщатся проявлять свои индивидуальные особенности и даже таланты. Так соседи-дачники, а в ещё большей степени обыватели-горожане старались жить как можно незаметней, так сказать, не привлекая к себе повышенного общественного внимания – по принципу: «А мало ли что?!». А тот же, к примеру, Емельян совсем наоборот: ловил вредителей-грызунов не только у Ивана под носом, но и у ещё полудюжины благодарных ему за это членов товарищества. Карасик Ивану за это даже благодарность на собрании вынес и всерьёз обещал полмашины дармового навоза. Но если бы только мыши, которых, что ни говори, Емельян сторожил для собственного удовольствия и пропитания! Однажды, совершенно случайно, через Николая до Ивана дошли слухи о том, что его кот «подрабатывает» в домике у Шадриных, куда недавно привезли пятимесячного внучка, мама которого сразу после родов тяжело заболела и практически была не в состоянии ухаживать за грудничком. Сначала он почти непрерывно плакал, но однажды на этот жалкий призывный голосок зашёл промышлявший поблизости Емельян. И мальчик сначала замолчал, а вскоре стал смеяться. Некоторое время кот лизал ему ухо, что-то нашёптывая при этом. Вскоре мальчик заснул, а проснулся отдохнувшим и в хорошем, улыбчивом настроении. Это случилось несколько раз подряд, после чего его бабушка Мария Матвеевна Шадрина стала окликать кота по имени, ласкать и угощать свежими карасями, которых регулярно приносил с пруда её муж. Вскоре она и сама зашла к Ивану на чай и, рассказав об этих странных отношениях, расплакалась от переизбытка чувств. А Мальва специализировалась на пернатых вредителях: сначала гоняла с поспевающей клубники дроздов, а потом стала сторожить в чёрной смородине надоевших своим визгливым щебетом воробьёв. Примерно за месяц после начала её «воробьиной» операции воробьёв в дачном секторе, где значился участок Ивана, убыло вдвое, а то и втрое. А после смородинной возникли ещё проблемы с ежевикой, малиной, вишней и яблоками. К слову, яблоки начинали портить пернатые, а в проклёванные ими отверстия забирались осы, после чего фрукту было место разве что в компостной яме. Примеру Мальвы последовали и другие коты и кошки, и со временем их фигурное хождение по садовым заборам ни у кого из дачников не вызывало ни удивления, ни протеста. И даже разболтавшиеся за каникулы мальчишки не плевались в них из трубок и не целились из рогаток. Карасик по этому поводу даже читал на отчётном собрании Есенина:
И зверьё, как братьев наших меньших,
Никогда не бил по голове.
Но перед самой осенью областная администрация объявила об открытии очередного охотничьего сезона на водоплавающую и боровую дичь. И в окрестностях «Цапли» подули иные ветры.
Глава десятая
Конечно, прежде и Мария несколько раз рассказывала Ивану про охотников, которые постреливали за ручьём каждой весной и осенью. Но не близкая стрельба тревожила случайными людьми, от которых, как говорится, добра не жди, и даже не боязнь шального заряда. Охотники наезжали на низинные озерки и болотца, где жировали дикие утки и кулики, со стороны города, по дороге, петляющей лесом близ дачных оград. И вот в этом лесу после их групповых наездов оставалось чёрт знает что! Гигантские тлеющие кострища, беспорядочно порубанный на дрова лес, измочаленные кусты, там и сям разбросанные останки от плодов городской цивилизации, включая вороха использованной туалетной бумаги и гигиенических пакетов. Увы, всё больше городских дам феминистского склада покупали ружья и шли соревноваться с мельчающим, с их точки зрения, мужичьём. После каждой такой охоты на какой-нибудь особо заметной берёзе или сосне вызывающим приветом консервативным огородным труженикам неизменно оставались висеть кружевные женские трусики. Маша считала это реакцией на мужскую грубость и неумелость и как следствие – на растущую женскую фригидность. По её невольным многолетним наблюдениям, именно в этом охотники и охотницы были особенно схожи. Даже верную вопреки всему инстинкту размножения фауну они, как будто мстя, убивали прежде всего за то, что птицы и звери более всего остального были преданы в аккурат влечению к противоположному полу и даже умирали особенно часто в период наивысшего кипения этой главной страсти их жизни. Как токующие тетерева или барабанящие на весь бор зайцы. И Иван не спорил с этим даже про себя, ибо привык нажимать на курок или гашетку лишь с единственной целью: выжить самому!