– Не дрефь, Емельян, прорвёмся! – Попытался успокоить он оставшегося на земле товарища и, оттолкнувшись от дупла, перехватился правой рукой за сук сантиметрами тридцатью выше. Теперь Иван просто висел вдоль ствола на одной руке, с удовольствием сознавая, что он ещё ничего себе мужик и вполне может повоевать хотя бы за своё малое Отечество.
… портрет оказался так себе, на тонком картоне и долго бы всё равно на осеннее – зимней непогоди не вытерпел. Спустившись и немного отдышавшись, Иван некоторое время рассматривал хорошо знакомое всему человечеству лицо российского главнокомандующего, словно видел его впервые. Потом аккуратно засунул картонку в рюкзак, ибо всегда был, прежде всего, солдатом и не любил охотников даже там, за речкой, на высоте более двух тысяч метров над уровнем моря.
Глава одиннадцатая
Вообще, эти пришлые охотники неожиданно оставили в душе Ивана неприятный осадок. И как он ни пытался отмахнуться от уже закопанных на опушке куч и искромсанного леса, ощущение острой неприязни к посетившим окрестности варварам ни в какую не хотело исчезать. Как будто они не общий лес загадили, а конкретно их с Машей участок. Просто взяли и от скуки оскорбили всех дачников, ехидно посмеялись над их укладом, над теми правилами, которых они многие годы старались придерживаться в этом краю цветочных ароматов, беспечных бабочек и привязанных к тенистым соснякам птиц. Ивану даже пришли на память афганские горы, в которых ни ему, ни многочисленным его товарищам даже в голову не могло прийти, чтобы где-либо в буковой рощице или ореховом подлеске, так сказать, по простоте душевной взять и… навалить куч, набросать банок, пакетов, сигаретных пачек. Даже если вдруг прихватывало живот, оправлялись бойцы с максимальной аккуратностью, прибирая и за себя, и за того парня. И эта усвоенная на войне, среди чужих, суровых гор привычка оставалась в каждом мужчине на всю остальную жизнь.
– Ладно, – сказал он Емельяну однажды за завтраком, – главное, чтобы вы с Мальвой вели себя прилично, и остальные, на вас глядя, не безобразничали, а пришлые, они пришлые и есть! Что с них взять, кроме анализов? В это время он услышал зов Николая и выглянул из сенцев на улицу.
– Иван, я тут молоком трохи разжился! – сосед победно поднял над головой зелёную эмалированную дойницу. – Неси хоть банку трёхлитровую, мне столько в одиночку не одолеть! И Иван достал из-под стола пустую банку, недавно помытую им с содой. Молоко было холодным, как он любил. Весело глядя, как он с удовольствием пьёт его большими глотками, Николай довольно улыбнулся и позвал вечером на рюмашку.
…Когда сосед разлил по последней стопке, Иван кратко поведал ему о минувшей охоте за ручьём и последовавшем за ней разгуле на берёзовой опушке. Выслушав это местами нервное, а местами печальное повествование, Николай предложил выпить за христианские добродетели.