– Сандора, и откуда ты всё, блин, знаешь? – с нескрываемым уважением спросил Санька. – Ты, вроде, и из города-то не шибко часто ездишь. У Ганзы вон хоть дача есть…
– А я не люблю в земле ковыряться, – отвечал Сандора. – Я больше по грибы на мотоцикле. Или стреляю на болотах. Ну, это с конца августа, когда птенцы уже на крыле и в весе. Батя мне свой вертикал отдал: по пьяни боится в себя стрельнуть.
– Ну, – стал вновь разливать вино Питкин, – давайте за первую серьёзную рыбину. Она не меньше килограмма будет.
– А я поначалу думал, когда удилище согнулось, что не иначе щука кило на пять зацепилась! – Искренно воскликнул Санька.
– Ты чего на пять?! – Осадил приятеля Сандора. – Она бы тебя без удочки оставила! Упаси Бог от такого крупняка! Самую большую рыбу никогда не поймаешь, она недосягаема…Просто, это язь, а он всегда раза в два или три сильнее дергает, чем реально весит. Я ж говорю, на окуня похож! И в это время катушка у Ганзы, громко затрещав тормозом, стала стремительно разматываться.
– А вот это, – почти с уверенностью сказал Сандора, – точно щука. Она так на жерлицы берёт. Только бы не оборвала, косорылая! И теперь все уже наставляли Ганзу, который и сам уже был не рад, что ему так свезло! Когда к полудню хорошая рыба ушла в глубину, и на крючки полезли сплошь одни сопливые ерши, то есть чистое наказанье (их не снять с крючка!), Сандора дал команду править к берегу, где просматривалось сразу несколько костровых мест.
– Давай туда, – указал он на груду ошкуренных слег. – Кажись, дождь собирается, а у меня в рюкзаке – несколько метров целлофана. Смыка с Питкиным – ладить костёр и печь картошку, а мы с Ганзой займёмся шалашом. Туча ещё далеко, успеем! Мотора запускать на сей раз не стали, дошли на вёслах. Шалаш сладили быстро, а вот картошку, чтоб не сжечь, пришлось постоянно переворачивать. Когда она, наконец, стала достаточно мягкой, у Саньки вдоль позвоночника словно кол вставили. Увидев на его лице гримасу боли, Питкин протянул ему очередной стакан:
– На вот микстуры от боли, – голосом училищного фельдшера сказал он страдальцу. – Кстати, так наши пьяницы называют слабенькое сухое вино, которое продают с самого открытия: где с девяти, а где и с восьми часов.
– Как называют, я не понял? – спросил Санька, палкой извлекая из углей почерневшие по бокам корнеплоды.
– Ну, вино это прибалтийское называется «Абули», а мужики, которые вынуждены им головы лечить, зовут его «От боли»! Оба засмеялись и приняли по стакану восемнадцатиградусного «Луча».
– Не надраться бы сегодня! – озабоченно пробормотал Санька. – А то завтра уж точно придётся это «От боли» употреблять. Батька, наверное, весь самогон уже выжрал.
После обеда одна пара курила, а вторая мыла в реке перепачканную закуской посуду. Вино уже во всю гуляло по жилам, и парни, заметно захмелев и разомлев на природе, обменивались разными новыми для себя ощущениями и воспоминаниями. Санька вспомнил, как в восьмом классе он обнаружил на столе у классного Ваньки письмо из кожно-венерологического диспансера, в котором сообщалось, что их одноклассник Лога (Логинов) болен гонореей.
– Ну, мы, конечно, стали все ему завидовать и колоть: как и с кем триппер прихватил? Он и поделился, что якобы возле фонтана девку пьяную втроём сняли. Ну, пожали её, полизали… Она, вроде бы, и дать не против. Спустились в овражек, куртку на траву и давай по очереди! А через пару – тройку дней с конца закапало, но не у всех почему-то, а только у Логи.
– А он которым по счёту на неё залез? – спросил опытный Сандора.
– Последним, вроде, – отвечал неуверенно Санька.
– Ну, тогда, думаю, не от неё он и зацепил. А от кого-то из своих друганов. Они ведь старше и наверняка антибиотиков наглотались, если у них раньше капало. И пойло вот тоже триппер скрывает до поры. Мой старший братуха, когда на побывку из армии приезжал, тоже на одной шмаре словил, но все двенадцать дней керосинил, а поэтому закапало у него только в казарме. Так, в санбате неделю провалялся. Даже рад был, что такая лафа ему из-за этого триппера подфартила!
К этому времени Быки накрыла иссиня-чёрная туча, и где-то за рекой несколько раз сверкнуло. Впрочем, гром был едва слышен, а потому если грозу и ждали, то не раньше, чем через полчаса. В это время Сандора медленно откупоривал ещё одну бутылку вина, Ганза щипал мокрый от измороси щавель, Питкин перекладывал крапивой выловленную рыбу, а Санька просто дремал, выставив под тёплый дождь оголенные до колен ноги, и слушал протяжные крики крупных озёрных чаек, которые, сторонясь быстрой речной воды, как будто жаловались друг дружке на конечность неподвижного озёрного пространства. И шевелились в его сонной голове смелые мысли о далёкой манящей звезде, к которой он будет идти всю свою жизнь.