– Сходил бы ты лучше за лисичками! – предложил он с неожиданным энтузиазмом. – Отсюда видно, как они там, возле самой тропы желтеют. С ними и возни – ноль, потому что не червивеют и не гниют. Недаром, вся Европа ими объедается…
– Ты же знаешь, что я не люблю ни лисичек, ни Европы, – попробовал возражать по привычке Иван, но потом согласно махнул рукой и полез в шкаф за лёгким пластмассовым ведёрком.
Поскольку собирание грибов Иван почитал священным действием, он не взял с собой на сей раз ни Емельяна, ни Сары, которые, было, увязались за ним из необходимости исполнения своих служебных обязанностей и из неизбывной внутренней потребности – быть всегда рядом. Он коротко дал понять им, что справится один, и быстро скользнул на тропу. Стайку лисичек он приметил сразу, под старой берёзой, они желтели куда ярче уже лежащей там и сям древесной листвы и спутанных пучков увядающего черничника. Но лисички, как говорится, могли и потерпеть, а вот за ручьём в осиннике могли поджидать и боровики, которых пронесли вчера мимо его дома сразу несколько корзин. На самом ручье было пусто, лишь следы покрышек, отчётливо обозначенные на прибрежном суглинке, говорили о том, что минувшим вечером его переехала не самая лёгкая легковушка, скорее всего, внедорожник. Впрочем, выстрелов с болот по утру не долетало, а потому особой смуты в Ивановой душе эти рубчатые следы не вызвали. Да и мало ли таскается туда и обратно по этой сквозной – от большака до большака – дороге разного обременённого хозяйственными нуждами народцу?! Сразу за ручьём Иван повернул к ближайшему лесу, окружённому низкорослой помесью сосны и осины. В ней-то и следовало посмотреть боровика, а где и крупного подберёзовика-переростка. Молодого приземистого гриба в сентябре уже не найти: листва падает, высокая трава оседает, и грибы в таком окружении обречены на неразличимость и постепенное поглощение лесным подзолом. Первый подосиновик Иван срезал уже на самом краю подлеска несмотря на то, что краснел он в аккурат на вытоптанном предыдущими грибниками косогоре. За первым последовал второй, а там и третий. Иван всё делал неторопливо, явно растягивая удовольствие и тщательно прикрывая ведёрко от попадания в него разного лесного сора, который, накрепко въедаясь в грибы, после возвращения домой превращал приятную процедуру их осмотра в бесконечно-мучительную чистку Авгиевых конюшен. После небольшого перехода через абсолютно пустой ольшаник Иван ступил в молодой сосняк, где ему попалось сразу две семейки осенних маслят, которые, в отличие от летних, хоть и не были столь налиты и свежи, зато совершенно не зачервивели. Потом на склоне оврага Иван поскользнулся на укрытой мхом шляпке чёрного груздя и, невольно выругавшись, обнаружил чуть ниже стайку розовых волнух. Так он и добрал свою весьма обширную пластмассовую ёмкость одними яркими и пахучими солонухами, чему несказанно радовался и даже достал запасной пакет под новые находки. Но грибы внезапно исчезли, а с заметно опустившегося неба стала то и дело соскальзывать мелкая, но частая влага. Всё окрест сразу потускнело и выцвело. Пришла пора подумать о возвращении. И в это время совсем неподалёку лес качнуло сразу двумя характерными выстрелами: сухим и коротким – из нарезного оружия и раскатистым дуплетом – из охотничьего ружья. Иван от внезапности даже на корточки присел и, как ему показалось, ощутил свист разрываемого дробью воздуха. Но страха не было, было любопытство. Была едва уловимая горечь дремавшей до срока расплаты… Расплаты за поруху, в которую превращают вполне устроенную человеческую жизнь назойливо точащиеся из всех щелей нынешнего российского пространства мутные ручьи распознанного ещё афганским военврачом «генеза».