– И до коих пор он так, сердешный, маяться будет? Всё один – один, всё сам да сам. А зачем, если тех же дров выпиши вон в сельсовете – и живи себе спокойно? А ведь он, дурачина упрямая, без пальцев каждый день до лесу не по разу ездит на своей таратайке. Гордый что ли, а?
– Да, нет, гордыни, вроде, в нём ни на грош, – отвечал Нинке супруг. – Тут что-то другое. Какой-то хрен в компоте…
– Чего – чего? – Не поняла мужа Нинка.
– Я говорю, странный он. Недаром Дивой и кличут. – Отвечал уже внятно Сергей Михайлович.
– Слушай, Серёж, а давно он Дивой-то стал? Я что-то не припомню… – Поделилась своими сомнениями Нинка.
– Да и я не припомню. – Отвечал Нинкин муж. – Он сначала, вроде, на выселке жил. Но это давно было, до войны ещё. А когда я с фронта вернулся, он уж здесь избушку выстроил. Так что, не странным я его и не знал никогда. И никто не знал. Мне иногда кажется, что он таким и уродился, только не здесь, а где-то там. – И с этими словами Сергей Михайлович указал Нинке куда-то на горизонт. Странно, но Нинка его сразу поняла и даже не переспросила для ясности – а где это там? Оба они при этом посмотрели на отрезные концы облаков, начинающие пылать оранжевым закатом, на изуродованный остов храма, белеющий внизу на холме, и на стаю крупных, закладывающих посадочный вираж птиц, которые, видимо, целились заночевать в пойме разлившейся после недавних дождей речки.