Правильно я не пыталась стрелять в прыжке, там и прицел не тот… а здесь он меня не видит. Для него я – тень, мелькнувшая в стороне. Прицелься точно и спусти курок.
Серебристая ампула с коротким свистом ушла вверх, за ней сразу другая. Спустя пару мгновений большая птица комком изломанных перьев повалилась в двух шагах от меня. Множественные переломы, раздробленные в муку крупные кости, вырванные напрочь сумки суставов. Какое мне до них дело. Он уже не жилец – так, полуживая консерва для собственной памяти. Теперь он в моих руках.
Руки сами нашарили «ай-би» под подбородком, выдавая в эфир прямого канала: «крыса в норе». Пусть сами пеленгуют да поспешают, если он помрет до реанимационной палаты – их проблема. Я сделала все, что от меня требовалось.
Я подошла к белобрысому «пациенту» поближе. О, я как-то сама пережила то, что он сейчас испытывает. Руки и ноги горят яростным пламенем, но не слишком сильно, на самом пределе, чтобы не дать ему погрузиться в бессознательное состояние. Постепенно ослабляется дыхательная функция, и агонизирующий мозг заливает вязкая волна удушья.
Я смотрела в эти подернутые мукой глаза и удивлялась, как же изобретателен человек. Он готовит подобным себе такие изощренные зелья, что заставили бы покраснеть от смущения того самого дьявола, которого все так часто поминают. Наркотик не давал бедняге умереть быстро, но лишал его возможности для борьбы. Вот такая сказка в небольшой ампулке. И ради чего все? Ради славы? Денег? Скорее всего – просто ради возможности хоть сколько-то сносно жить, слетать на лето в Альпы, с тех пор как там перевелись русские «партизаны», очень неплохое место. Тщета и тлен. Ненавижу таких.
О, а наш парень не сдается!
Я видела и зеленые пятна под ногтями, и знакомые фиолетовые в черную точку круги под глазами и у рта. Но он еще пытался жить, пытался сделать хоть что-нибудь.
Увы, у тебя уже нет шансов. Твои ногти скребут по бетону, но двинуть рукой ты уже не в состоянии. Мышцы превратились в камень. И не смотри на меня так, ты сам во всем виноват.
Я быстро оглядела его, но кроме небольшого контейнера, что приметила еще при первом контакте там, наверху, почти ничего не нашла – так, какие-то бумажки, карточки. Все для верности отложила в сторону, поместив в пластиковый мешок. Пусть разбираются.
И тут я услышала голос, от которого волосы у меня на затылке встали дыбом. Он звучал словно у меня в голове, но исходил от него, от «пациента»!
Тебя отыщут. Ты совершила ошибку.
Это сказал он? Но вот же, лежит, выпучив глаза, кровавая струйка стекает у него изо рта – прокусил язык. Он не может говорить!
Запомни этот миг, теперь ты помечена.
И тут же его голова превратилась в месиво крови, осколков костей и ошметков мозга. Черт! Это же… это же…
Я лихорадочно искала причину своего провала – имплантат, прямо в мозг, с крошечным зарядом, управляется непосредственно мысленными командами… чушь собачья.
Я бегала кругами, как последняя дура, вокруг холодного уже трупа, понимая, что так не бывает и что я бы непременно почувствовала… толку. Нет, не может быть, все эти сказочные имплантаты существовали только в виде слухов среди нашего брата-наемника. А если бы и существовали, то не в голове никому не нужного клерка-лаборанта.
Что я такое говорю, обычный человек от меня бы не ушел вот так, просто и легко, простого человека не пришлось бы догонять на пределе и за пределом твоих возможностей. Да и не ждала ты на этом задании обычного человека. Тебе удалось дважды ошибиться в одном «пациенте». Если так пойдет дальше, можно тебя списывать со счетов.
И этот голос, которого не могло быть. Я скрюченными пальцами в последней надежде обрести уверенность копалась в окровавленных кусочках плоти, но ничего не находила. Ни одного осколка пластика или металла, даже тончайшего запаха чужеродного вещества не прорывалось сквозь металлический привкус сырой крови.
И только тут мне стало по-настоящему страшно.
Глава 1
Майкл
Лишенный настоящего – не живет, лишенный прошлого – даже не родился. Не помню, кто так сказал, все эти книги за время полета слились для меня в одну кашу. Но, возвращаясь в мыслях к своей жизни на Земле, я не могу не думать о Корпорации и я не могу не думать о той судьбе, что привела меня в Корпорацию.
Место, в котором я вырос, уже давно перестало быть сонным городком вдали от большого и шумного мира, пригороды мегаполиса надвинулись на него, сравнивая холмы и поднимая вокруг безликие башни дешевого многоэтажного жилья. Черные кубы заводских зданий, облицованные поглощающей свет плиткой, казались средоточием тайн в темном и затхлом хаосе тысяч не интересующихся ничем лиц, на эти заводы пока еще смотрели с вожделением – там была работа, а кому эти заводы принадлежали – тогда, в далекие семидесятые, об этом никто не задумывался.
Я почти не помню, когда в нашей жизни появились Корпорации. Порой мне кажется, что они были всегда. Безликие хозяева мира, поначалу они были где-то далеко-далеко. Не здесь. Быть может, на изгаженных просторах России, или в далеком и не очень понятном Китае. За океаном, а может, на юге, за необъятной разлившейся Сахарой. Это же просто город, говорил мой отец маме долгими вечерами, Европа растет, всех этих мусульман надо где-то пристраивать, а земли из-за поднятия уровня океана все меньше. Так должно быть, так будет лучше.
Отец бросил свою оранжерею, которая и без того уже почти не могла нас прокормить, и пошел устраиваться на новую биофабрику, что в одночасье возникла за километр от нашего дома. Его новая работа помогла маме отдать меня не в ближайшую муниципальную школу, а в частное заведение, в которое нужно было ездить на монорельсе. Через два года, когда мне уже исполнилось восемь, отец умер. Внезапно и по неизвестной причине. Мама потом рассказывала о какой-то утечке биоматериалов, не уверен, что какие-то детали были ей действительно известны.
После смерти отца оставшийся никому не нужным хрустальный дворец на заднем дворе стал совсем черным, погрузившись в непроглядную тень недавно отстроенного многоквартирника. Мне пришлось перебираться в муниципалку, а маме – продавать дом давно охочим до нашего квартала агентам. Не прошло и года, как мое тайное убежище – память об отце под сводами некогда сверкавшего кварца – снесли, оставив на его месте лишь котлован очередного химического процессора. Тогда никто уже не пытался выделять спальные районы и промышленные. Земля вокруг мегаполисов все дорожала, и ее становилось все меньше, а горные и заболоченные районы становились все более пустынными – они были никому не нужны.
Оказавшись в среде типового жилья и типовой жизни, я неожиданно окунулся в мир, неизвестный взрослым, привыкшим к собственной жестокости, к собственным проблемам. Мир детства в каменных башнях мегаполиса, безумный мир государственных школ и изгаженных подворотен – это все разом стало моим, заменив собой полузабытый мир живых цветов, мир частной школы с приветливыми учителями, мир родного дома.
А ведь я помню, что в детстве, которое закончилось для меня смертью отца, я читал какие-то книги, сколько же времени прошло, чтобы у меня снова появилось на это время. Жизнь на Земле сейчас такова, какова она есть. И даже развернувшееся исследование планет нас не спасет. Так говорю не я.
Тогда же, осенью 84-го года, я познакомился с тем, что на языке умников из комитета народного образования называется социальной адаптацией.
Проще говоря – пришел домой весь в синяках, с разорванной курткой, без зуба, но зато с ободранными о чужие части тела кулаками. Мать причитала весь вечер, пытаясь прикинуть в уме, сколько денег на социальном счету, оставленном нам от щедрот после смерти отца. На новую куртку там явно не набиралось, пришлось отстирывать и заштопывать то, что есть.