Мои последующие действия — как я объяснил полицейским, схватившим меня на Нью-стрит, в полусотне шагов от оксфэмовского магазина, — были обусловлены необходимостью. Что касается обвинения в краже, то я посчитал это слово не вполне уместным в данном случае, поскольку я был автором той самой книги, хищение которой мне приписывалось.
— А какое слово кажется вам более уместным в данном случае, сэр? — спросил младший из двух полисменов.
Мне очень хотелось заметить, что этот разговор гораздо больше напоминает литературно-критическую дискуссию, чем моя вчерашняя встреча с читателями, но я решил ограничиться прямым ответом на поставленный вопрос. В Чиппинг-Нортоне у меня и без того уже имелось достаточно врагов.
— «Освобождение», — сказал я. — Правильнее будет сказать, что я освободил эту книгу.
— От чего именно вы ее освободили, сэр? — уточнил второй полисмен, постарше и с гранитным брюхом того типа, какой можно увидеть в спецотрядах по разгону демонстраций или у луизианских шерифов. Интересно, что разгонщики демонстраций и луизианские шерифы могут делать в Чиппинг-Нортоне?
В общих чертах мой ответ свелся к следующему:
Я ничего не имею конкретно против Оксфэма. Я поступил бы точно так же, увидев свою книгу на любой секонд-хендовой распродаже. Тут дело принципа. Моему авторскому кошельку без разницы, где потом окажутся плоды моих трудов с истрепанной обложкой и загнутыми страницами, однако всем нам не мешало бы проявлять больше почтения к павшим. Книга в целом, как престижный объект и как источник мудрости — «Всякий человек, я пойду с тобой, чтобы служить тебе проводником»[4] и все такое, — сейчас умирает. Попытки ее реанимировать, скорее всего, тщетны, однако мы можем хотя бы устроить достойные похороны. Где и с кем мы заканчиваем свой путь в этом мире — вот что имеет значение, офицер.
Прикидывая, насколько я опасен для общества и стоит ли возиться с оформлением протокола, они полистали злосчастную книжку (не без сардонических ухмылок, как мне показалось, хотя тут уж сетовать грех — бедному да вору вся одежка впору). Странное возникает чувство, когда посреди оживленной улицы провинциального городка два копа бегло изучают твой литературный опус, из ближайших лавочек пялятся торговцы, а туристы, облизывая мороженое, кучкуются вокруг и любопытствуют, что за злодейство ты совершил. Я очень надеялся, что какая-нибудь прочитанная строка заставит одного из копов рассмеяться, а еще лучше — пустить слезу. Однако более всего их заинтересовало само название: «Мартышкин блуд».
Младший полисмен не знал исходной идиомы и потребовал пояснений.
— Это типа когда блудливый ханыга косит под трудягу, — пояснил я.
Много чего я подрастерял в этой жизни, продолжая терять все больше с каждым часом, однако пока еще сохранил способность имитировать смачный прононс ланкаширских обормотов, сам будучи всего лишь их соседом из Чешира.
— Вона что! — молвил он растерянно, однако тут же сформулировал новый вопрос.
Поскольку я назвался писателем — именно назвался, а не являюсь, каковой нюанс он подчеркнул, будто собираясь проверить это по прибытии в участок, — и поскольку я вроде кое-что смыслю в мартышках, он пожелал узнать такую вещь: если мартышке дать сколько угодно свободного времени и хороший компьютер, сможет ли она написать, к примеру, «Гамлета»?
— Я думаю, что произведение искусства можно создать спонтанно, вовсе к этому не стремясь, — сказал я. — И время тут не имеет значения.
4
Цитата из средневекового моралите «Всякий человек». Эти слова, с которыми к заглавному герою обращается аллегорическое Знание, взяты эпиграфом к многотомной «Библиотеке для всех», издаваемой с 1906 г.