У меня уже появилось название. Это очень важный момент творческого процесса, когда тебе в голову приходит название новой книги и ты понимаешь, что попал в самую точку. До сих пор отчетливо помню тот день, когда я придумал название «Мартышкин блуд» и сообщил об этом Ванессе. Она тогда полулежала в ванне, задрав ноги из воды, и скоблила пятки сицилийской пемзой.
— Звучит хреново, — сказала она.
Однако позднее, после выхода романа в свет, Ванесса заявила, что название пришло в голову именно ей. Она даже припомнила обстоятельства, при которых это случилось: лежа в ванной с задранными вверх ногами, она скоблила пятки сицилийской пемзой, что вызвало у нее ассоциацию с мартышками, — и вот, пожалуйста…
В этот раз, по целому ряду причин, я не спешил делиться новостью с Ванессой, а вместо этого позвонил в офис Мертона.
Трубку взяла секретарша.
— Мертона нет, — сказала она.
— А где он?
— Мертон умер.
— О боже, Маргарет, извини. Я набрал номер по старой привычке. Напрочь забыл, что его уже нет.
Я общался с Маргарет на его похоронах. Помнится, она всплакнула, уткнувшись головой мне в плечо, а я обнял ее, успокаивая. Я даже помню плащ, который тогда был на ней. Мы сопели и всхлипывали в объятиях друг друга, и меня это начало заводить — такая вот картинка из серии «Похоть и смерть». Маргарет была привлекательной женщиной и безупречной секретаршей, преданностью и отношением к работе напоминая секретарш из голливудских фильмов пятидесятых, готовых рискнуть жизнью ради босса. В тот скорбный миг мы обменялись понимающими взглядами и согласились, что второго такого, как Мертон, не будет уже никогда. Остается лишь удивляться, что эта сцена не завершилась поцелуем. А может, и был поцелуй, но мы оба отказывались это признать.
Я слышал слезы в ее голосе из телефонной трубки. Надеюсь, то были не слезы раскаяния.
— Вы в порядке, Маргарет? — спросил я.
— Да. А вы как?
— Более или менее. Не понимаю, как я мог забыть о смерти Мертона.
— Вы такой не один. Это приятно, что многие люди до сих пор не представляют его мертвым. Я и сама не представляю.
«Многие не представляют его мертвым только потому, что уже не помнят его живым», — подумал я.
По словам Маргарет, пока Мертону не нашли замену, его авторами занималась Флора Макбет. Не захочу ли я с ней повидаться? Тут она издала странный смешок, вероятно догадываясь об эффекте, который произведет на меня одно лишь упоминание о Флоре. Странной в этом смешке была легкомысленность, совершенно не свойственная столь серьезной и ответственной женщине, из-за чего это прозвучало как игривый намек — как если бы она, обычно одетая строго и чопорно, вдруг заголила передо мной свои ноги. Я еще раз пожалел, что мы с ней не поцеловались тогда, на кладбище. Или все-таки поцеловались?
Несколько секунд прошло в тягостном молчании.
— Ну и как? — спросила она.
— Вы о чем, Маргарет?
— Хотите встретиться с Флорой?
Я не хотел.
Ходили слухи, что не последней в ряду причин, вызвавших самоубийство Мертона, была как раз Флора.
Потому что он ее трахал?
Потому что он ее боялся?
Потому что он ее трахал и боялся одновременно?
Этого не знал никто. А если кое-кто и знал, то у него-штрих-нее не хватало смелости об этом сказать.
И мне почему-то думалось, что этим несмелым кое-кем была Маргарет.
Название будущего романа — «Шутка с тещей» — я по электронной почте послал Фрэнсису.
«Шутка в том, — приписал я, — что на самом деле это вовсе не шутка».
«Что не шутка?» — не понял он.
«Да шутка же!»
«Так я и думал», — был ответ.
«Моя цель, — написал я далее, — исследовать пределы допустимого нашими моральными нормами. Кто считается величайшими богохульниками современности? Не поэты и писатели, как было когда-то. Сейчас это эстрадные комедианты. И я сделаю одного из них главным героем. В самом начале романа он говорит со сцены: „Нелегко иметь тещу, но я свою только что поимел“. Возмущенная публика встает с мест и покидает зал. Что ты на это скажешь?»