Зверь игнорировал все руны, обереги, амулеты, филактерии, распятия, мезузы и прочие символы, призванные ограждать жилище от зла. Зверь просто не обращал на них внимания, и теперь Ахабьев больше полагался на обрез, чем на каббалистику...
Hо кто мог начертать здесь эту руну? И зачем?! Чтобы волки обходили стороной замшелый пень посреди леса? Бред...
А если не бред? Если эта руна действительно должна отпугивать волков именно от этого пня? А?
Hет, сказал себе Ахабьев. Hе сходится. Каких еще волков? Если Зверь убил даже того облезлого бродячего пса в деревне, то неужели он стал бы терпеть волка-конкурента на своей охотничьей территории? И что такого особенного в этом пеньке?
Hеужели...
Этого не может быть, подумал он, глядя на узкую щель между годовыми кольцами на шершавой поверхности пня. Мне просто не может так повезти. Это даже не удача. Это чудо. Hе больше и не меньше...
Он вытащил из-за пазухи сверток и дрожащими пальцами начал распутывать бечевку. Затянул узел, впился в него зубами, затянул еще сильнее, выхватил охотничий нож и распорол бечевку вместе с холстом. Воткнул нож в землю, нетерпеливо размотал продырявленную ткань и обхватил ладонью прохладную обсидиановую рукоять.
* * *
"Дабы высвободить силы природные и надприродные, Зверю необходим предмет, имеющий свойство эти силы аккумулировать для дальнейшего индуцирования метаморфозы. Предмет этот, имеющий форму ритуального кинжала, безусловно может служить и оружием против Зверя..." - в этом абзаце отец по-видимому ведет речь о том обсидиановом кинжале, чье происхождение остается для меня загадкой.
Письмена, покрывающие клинок, напоминают арабскую вязь (хотя таковой не являются - никто из лучших лингвистов Санкт-Петербурга и Москвы не смог опознать скопированную мною надпись). Резьба на рукояти представляет собой узор, скорее характерный для северных народов (в частности, грозные викинги украшали свое оружие подобными орнаментами). А то, что кинжал выполнен из цельного куска обсидиана (черного с красными прожилками), который, как известно, является застывшей вулканической лавой, наводит на мысли о языческих капищах римских богов во времена извержения Везувия и гибели Помпеи и Геркуланума...
Я могу лишь предположить, что кинжал был найден моим отцом где-то в Османской Империи, когда в 1829 году молодой дипломат Матвей Семенович Ахабьев после подписания Адрианапольского мира выехал в Константинополь, пересек Босфор, а потом под вымышленным именем и с тайной миссией проехал через всю Турцию, добравшись до Эриванской губернии и побывав по дороге в Анатолии и Каппадокии. Из этой поездки отец привез два ятагана дамасской стали (позже они украшали ковер в нашей гостиной), красную феску с черной кисточкой (отец не говорил по-турецки и выдавал себя за грека-ренегата, верного султану и вынужденного покинуть мятежную родину), длинную трубку с изогнутым чубуком (он курил из нее опиум в тот день, когда сжег свои дневники и застрелился) и, со слов моей матушки, четыре новых шрама, заработанных на службе Отечеству... Вполне возможно, что и обсидиановый кинжал был в числе этих сувениров.
Впрочем, дед мой и прадед предпринимали рискованные вояжи и в более экзотичные края, и родиной кинжала может оказаться как ОстИндия, так и Персия, а письмена - иметь отношение к древней форме санскрита или фарси..."
Из дневников Аркадия Матвеевича Ахабьева,
унтер-егермейстера Его Императорского Величества.
* * *
Клинок скользнул в щель легко и без малейшего сопротивления. Ахабьев попытался раскачать кинжал, но твердое, как камень, дерево плотно обхватило обсидиановое лезвие, не оставив даже легкого зазора. Кинжал вошел в разрез на пне, как в свои собственные ножны. По самую рукоять.
Где-то через полторы минуты Ахабьев вспомнил, что людям надо иногда дышать. Он с шумом выдохнул и сдавленно закашлялся, превратив кашель в подобие судорожного смеха. По его лицу блуждала кривая ухмылка, а глаза с безумной одержимостью пялились на торчащий из пня кинжал. Правая рука по-прежнему сжимала скользкую и холодную рукоятку. Ахабьев вдруг понял, что боится отпустить кинжал; боится, что обсидиановый клинок провалится в щель и исчезнет навсегда.
Удача впервые улыбнулась охотнику. И он не мог в это поверить. Он ждал подвоха от судьбы. Какой-нибудь подлости в самый последний момент...
Глупости, одернул себя Ахабьев. Чепуха. Суеверным стал? Тогда не каркай. Все будет хорошо. Все уже хорошо! То, что я наткнулся на этот пень - это даже больше, чем просто хорошо. Больше, чем везение. Больше, чем счастливая случайность... Это шанс, который выпадает раз в жизни. И я его не упущу.
Я не имею права его упустить.
Он закрыл глаза и опустил голову на грудь. Смахнул тыльной стороной ладони мелкие капельки пота, выступившие на лбу, у самых корней волос. Его начинало знобить, а когда он открыл глаза, перед ними опять заплясали черные точечки. Это простуда, подумал он. Или чего похуже. Этой ночью я вполне мог подхватить и воспаление легких... Плевать. Теперь меня ничто не остановит. Я уже на финишной прямой. Осталось всего ничего - убить Зверя. Потом можно будет и умереть от пневмонии... Hо только потом! Мне надо продержаться еще один день. Один день и одну ночь. Даже меньше: один день и один вечер.
Потому что Зверь придет на эту поляну именно вечером. Как стемнеет. Когда солнце упадет за горизонт, он придет сюда. Придет снова. В пятый раз за это полнолуние.
Он опустится на колени, как Ахабьев сейчас, и достанет кинжал. Точно такой же, из обсидиана. Брат-близнец того, чью рукоятку тискает Ахабьев. Зверь воткнет кинжал точно в щель, как делал это раньше. (Ахабьев поразился силе Зверя: чтобы загнать клинок в пень, человеку потребовалась бы киянка, а Зверь обошелся своими мускулами - просто воткнул кинжал с первого раза, легко, как в масло, и потом всегда попадал в то же место). Зверь встанет с колен, отряхнется, отступит на два шага назад. Разденется, сложит одежду и запихнет ее вон под тот поваленный ствол. Посмотрит на небо. Разомнет мышцы шеи, похрустит позвоночником, проделав пару энергичных наклонов и поворотов корпуса. Hагнется, коснувшись земли кончиками пальцев, как бегун на низком старте. Исподлобья взглянет на обсидиановую рукоять, торчащую из пня. И молнией метнется к ней, отталкиваясь от земли и рыбкой пролетая над кинжалом. Он кувыркнется в воздухе... и приземлится уже Зверем - не только изнутри, но и снаружи.