С порога за ними наблюдал довольный Времяточец.
Доктор подошёл к алтарю и лёг рядом с неподвижной Эйс. Времяточец артистично взмахнул пальцами. Доктор скрестил руки своей спутницы на её груди, затем улёгся так же, и неподвижно замер. Если их тела и дышали, то едва-едва.
— Что вы с ними сделали? — проревел Саул.
— Теперь и Доктор, и Эйс находятся в моих владениях, — заявила Времяточец и закрыла дверь. — Думаю, мне уже пора присоединиться к ним. А вы пока что развлекайтесь тут одни.
Эмили провела взглядом уходившее существо. Какое же это непотребство, что такое чудовище ходит как маленький мальчик, имеет такие же пухлые пальчики и нескладные движения. Она снова подумала о том, не был ли это какой-то больной кошмар, который всего лишь отражал её желание иметь ребёнка и её страх перед родами.
Гнев Саула сотрясал стропила.
— Мерзость! — беспомощно кричала церковь. — Грязная тварь!
Трэло смотрел на две фигуры, неподвижно лежавшие на алтаре. Они были похожи на древнего рыцаря и его оруженосца, которых похоронили после проигрыша в бою с драконом.
Трэло тихо произнёс над неподвижными телами молитвы.
Доктор шёл по коридору, у него была новая цель. Стены были покрыты изображениями: Академия, древние галлифрейские украшения, празднование Рождества 1973 года в ЮНИТ. В конце коридора повелитель времени на мгновение остановился перед внушительной деревянной дверью. На стене висела табличка.
— «Сим данное бюро утверждается как законный поставщик бесконечных мук», — прочёл Доктор. — Как остроумно. Как гадко.
Он поднял зонт и три раза сильно постучал им по двери.
— Итак, — сказал он сам себе. — Весь мир — театр. Сцена первая…
Дверь открылась. Он зашёл в приёмную и громко позвонил в звонок на столе.
Сестра оторвалась от своей книги.
— Я Доктор, — пришедший улыбнулся своей шутке. — Мне назначено.
Существо Черве-Бойл строило себе убежище. Клубы пламени из ноздрей маленькой драконьей головы прорезали полость в лунной скале. Чудовище размером с ребёнка заползло в эту полость, и слой лунной пыли запечатал его. Внутри Бойл свернулся, как зародыш в яйце, во сне драконьи черты расслабились и стали почти невинными.
Времяточец бегал по коре его головного мозга, деактивируя микросхемы, позволявшие ему пользоваться телом мальчика. На мгновение электронное существо хотело отключить весь мозг, прекратив инстинктивные дыхание и биение сердца, но затем решило, что это мясо может ещё когда-нибудь понадобиться. Не было смысла убивать всё, что под руку попадётся.
Часть уравнения Времяточца, которая контролировала Бойла, деактивировала всё, кроме последнего компонента, транспондера, размещённого в сером веществе мальчика.
Активировав его, математический монстр перенёсся обратно, к своему основному «я» в главном носителе. По завершении передачи транспондер отключился. Череп молчал. Никого — ни Бойла, ни Времяточца — не было дома.
Снаружи какое-то время задумчиво стояла Смерть. А затем, как и было спланировано, она начала рассыпаться в прах. Её последней мыслью было что-то грустное о розах.
Времяточец гладко скользнул обратно, в своё логово, программы сливались, новые данные загружались в память. Различия воспоминаний фрагмента управления Бойлом и основного тела вируса Времяточца были сопоставлены, и план действий был скорректирован.
Здесь, в своей естественной среде, формирующие Времяточца спирали данных обычно не обладали ничем, похожим на личность. Личность проявлялась лишь внешне, обычно тогда, когда Времяточец заражал живой мозг. Здесь же Катака была идеей, строго очерченной памятью, формировавшей лишь часть того, чем было это существо. Иштар была полезной маской для общения с существами из плоти. Однако мозгом, в котором сейчас поселился Червь, командовать было непросто, и для сохранения своей личности необходимо было полное воплощение. В отсутствие какого-то объединяющего принципа матрицы могли бы быстро повредиться, они стали бы мутантной комбинацией целей Времяточца и эго его носителя. Этого нельзя было допустить.
Поэтому, хотя в мозг носителя вернулся Времяточец, в голографическую систему, в ландшафт данных, образовывавший память естественного мозга, загрузилась Катака.
Она всё ещё считала себя художницей и гордилась той иконографией, которую она установила в мозге. Большая часть её творений, к примеру, «пирс побережья Ностальгии», были там, куда она могла подглядывать лишь мельком, поэтому они были созданы естественным путём. То же касалось и Библиотеки, довольно распространённой метафоры для больших хранилищ данных, которые образовывались у природных существ. Правда, ей едва удалось проникать в эту область и контролировать её.
А вот Ад подчинялся только ей.
Он размещался в отделе памяти, специализировавшемся на управлении и обработке подавляемой информацией. Он был связан с Провалом бессознательного. Здесь обрабатывались образы из снов, мощные старые символы, и беспокойные кошмары, они рационализировались либо вышвыривались обратно, откуда пришли. Иштар просто дала этому месту логичность, замысел. До того, как она вошла в эту страну страхов, тоски и снов, этот мозг бунтовал, готовился вышвырнуть её, сжать область заражения в точку и выдворить его. Как только она захватила это место и обосновалась в нём, субъект перестал сопротивляться.
Было такое впечатление, что его разум хотел пытки, нуждался в ней для того, чтобы очиститься от вины. Контроль извне был принят с радостью, как полоумный псих радуется анестезии.
Ступив в мысленный пейзаж памяти носителя, Времяточец бросила взгляд в Провал, в чёрные глубины, где лежали ответы.
Она задержалась лишь на секунду. Быть может, некоторые вещи ей лучше не знать.
Эйс рухнула на маленький стул и закричала.
Тонким, высоким голоском.
Её телу снова было восемь лет.
Итак, началось. Это будет настоящая боль. Ей нравилось её тело, она много сил приложила к тому, чтобы любить его, полагаться на него, находить в нём утешение. Это было такое несчастье, какого она никогда не представляла. Не настоящая боль, а жестокость, из-за которой хотелось спросить «за что?». Ни грудей, ни женственности, ни силы в руках. Лицо Эйс сжалось от муки. Нет. Рано ещё. Это она переживёт. И следующую боль тоже. И следующую.
Превозмогая огромный физический страх, она заставила себя осмотреться. Не важно, как она выглядела, она Эйс. Не Дороти. И уж тем более не Дотти. Эйс.
Она была одета в свои старые розовый свитер и джинсы, сидела за партой. Первая парта, левый ряд. Это, по её опыту, было единственным способом добиться от учителей ответов на вопросы — быть у них перед самым носом. Позади неё сидела Шрила, которую она сейчас… тогда… даже не знала толком. А за Шрилой должен быть… не оглядывайся пока. Вначале привыкни к обстановке.
Солнце светило сквозь старые пыльные окна, увешанные рисунками и коллажами. Ранняя осень, за несколько недель до её смерти. Стены украшены опавшими листьями, державшимися на больших белых каплях клея. За учительским столом сидел мистер Уоткинс, на его старой лысой голове был нечёткий блик солнечного света. Он проверял тетради, а ученики молча решали задачи.
Эйс посмотрела в лежавшую перед ней тетрадь. Всё уже, разумеется, сделано, за две минуты. Если бы ей позволили, она бы весь учебник перерешала. Мисс Маршалл всегда ей так говорила, поощряя. А вот мистер Уоткинс, похоже, считал, что она мешает ему преподавать. Ты либо бунтарь, либо прилежный ученик. Учителя не понимали тех, кто был и тем, и другим, кто плохо справлялся с некоторыми предметами просто потому, что они не нравились, хотя, если бы она захотела, она могла бы справиться с большинством из них. Общение с социальным работником не помогало. На тебя вешали ярлык, просто потому, что ты что-то взорвала и побила кого-то, кто очень сильно на это напрашивался.
Ручка мистера Уоткинса бегала по тетрадям, его очки поблёскивали.
Дверь в класс открылась, и Эйс обернулась, заметив, что Чеда Бойла сзади неё не было. Это было странно.