– А ты, дядя Саша, скажи, кстати, – вступил в разговор Гриня, – ты сам-то откуда знаешь, что там у тебя все заросло? На перевязке тампон уже убрали?
Дядя Саша почесал голову.
– Да вроде нет, – озадаченно ответил он. Но тут же, словно вспомнив о своей веселой натуре, улыбнулся и сказал: – Но я же сам чувствую. И пробежаться могу, и наклониться. Да хоть станцевать!
– Ой-ой, только не надо, – Пал Палыч махнул рукой в сторону такого бодрого на словах соседа.
– Что? Не веришь? – Дядя Саша обвел всех презрительным взглядом. – Все, что ли, не верите? Ну, смотрите…
Надо отметить, что указанной палате – да ладно, ладно, номер у нее был 303, – так вот, 303-ей палате не очень повезло с пейзажем за окном. Выходило оно во двор, на внутреннее больничное хозяйство. И непосредственно к указанному окну подходила крыша нижестоящего зданьица – небольшого склада. Так вот дядя Саша тихонько встал на стул, потом на стол, открыл окно и вышел на эту самую крышу цвета замерзающей фуксии. Все в палате, по возможности и необходимости, устремили свои взгляды в сторону окна. Все – потому как Петриченко, как оказалось, очнулся от своей нирваны и тоже пялил глаза в направлении машущего всем дяди Саши, благо Антохе никуда разворачиваться не требовалось.
Увидев полный аншлаг на своем выступлении, дядя Саша снял тапочки, и – пошли танцы! Сначала чечетка, потом нечто вроде русских народных, дальше больше. Народ, услышав громыхание жести, стал подтягиваться к окнам и в других палатах. Дядю Сашу это еще больше раззадорило. Он вошел в раж, при этом успевал кивать, махать и подмигивать всем жаждущим зрелища. И все это его так опьянило, что закончить свое выступление иначе он просто не смог – дядя Саша аккуратным фуэте повернулся к зрителям спиной, нагнулся в псевдопоклоне и в этот же момент… снял с себя больничные штаны. А так как выдавать трусы аппендицитникам вроде как не подразумевалось в свете заботы об их здоровье… ну, дальше вы понимаете.
Эффект был ошеломляющий. Даже через стены шум раздавался такой, что его можно было сравнить по громкости с теми воплями, что господин Петриченко издавал в операционной. Кажется, там было все: крики «бис», хохот, вопли работников администрации больницы… Как настоящий артист, дядя Саша выдержал мхатовскую паузу, потом, выпрямившись, натянул штаны и тапки, повернулся и, отвесив всем воздушный поцелуй, почапал обратно в окно.
– Цветов, не дождался, жаль, – с упреком заегозил он, слезая со стола.
– Ну, ты…– Пал Палыч, согнувшись и сморщившись, всеми телесами колыхался от смеха. Остальные однопалатчики тоже в меру возможностей давили улыбки – а смех после аппендицитной операции, мягко говоря, дается тяжело. Что и сказалось на Пал Палыче – в какой-то момент его смех перешел в мычание, да такое громкое, что свежеиспеченный танцор побежал за медсестрой, поняв, что с соседом творится что-то неладное.
Однако в 303-ю палату уже направлялся соответствующий контингент административных органов в составе заведующего отделением и дежурной сестры. Столкнувшись в дверях палаты с дядей Сашей, они начали с главного:
– Да как вам не стыдно? – и лишь увидев и услышав (или наоборот?) Пал Палыча, просвистали нужные команды по перемещению больного в соответствующее помещение и удалились. Через полчаса они появились снова и встали рядом с кроватью Петриченко. Первая фраза не отличалась от сказанной ранее:
– Как вам не стыдно? – с некоторым характерным акцентом спросил завотделением. – Больной Монахов, вы взрослый человек, разве так можно? Это вам что, балаган? Это же больница. А вы ведете себя так, как будто вам 18 лет.
Гриня тихонько кашлянул в кулачок. Завотделением посмотрел на него.
– Не в возрасте дело, – понял он свой промах, – а в поведении. А самое страшное в том, что вашему соседу по палате больному Дресвянникову сейчас делают повторную операцию. У него разошлись швы.
– От чего? – спросил из угла Валера.
– Что, извините?
– От чего швы, говорю, разошлись? – по виду атлета было видно, что его это действительно очень сильно интересовало.
– Хм-м… от смеха, так понимаю. Дело в том, что мышцы живота – прямые, косые и поперечные… – и тут завотделением углубился в таинства анатомии и медицины.
Дежурная медсестра весь разговор стояла рядом и молча подтверждала каждое слово руководителя основательными кивками. Тема хоть и касалась смеха, но была серьезной, и даже дядя Саша озабоченно внимал доктору. Но тут произошло то, что… в общем, Антон Петриченко громко пукнул. И не только громко.
– Е-мое, поможет мне кто-нибудь сходить по-большому или нет? – прохрипел он.
Дядя Саша и дежурная сестра одновременно нагнулись за судном, что лежало под Антохиной кроватью, и треснулись лбами. Но дядя Саша как настоящий мужчина не отступил перед болью и продолжил начатое. Он сунул судно куда-то под одеяло Антону Сергеевичу, а потом посмотрел на него и спросил: